Да не судимы будете - Игорь Черемис

* * *

— Ты раньше до Сахарова касательства не имел, я правильно понимаю?

Бобков выглядел слишком безмятежно для человека, которому подчиненный принес важные сведения о финансировании антисоветской деятельности со стороны западных спецслужб. Словно это не Сахарову дали две квартиры в денежном выражении, а сам Сахаров подарил три рубля ханырику у местного винного магазина. Впрочем, его можно было понять. Совсем недавно он несколько дней провел в Рейкьявике, где как раз сейчас Борис Спасский проигрывал матч за звание чемпиона мира американцу Бобби Фишеру, и искал там следы электромагнитных волн, которыми ЦРУ облучало советского гроссмейстера. Ничего, разумеется, не нашел — я предполагал, что он и его подчиненные вообще больше имитировали бурную деятельность, чтобы Спасский хоть немного успокоился. Но Фишер объективно был сильнее, а его психологические упражнения лишь помогали ему, но не являлись решающим фактором. В общем, Бобков был ещё под впечатлением от своей поездки и возвращение к серым будням его не слишком радовало. Но это я заметил и в субботу, когда меня пытались пороть за Высоцкого.

— Знаете, не доводилось, Филипп Денисович.

— Оно и видно, Виктор, оно и видно, — Бобков едва не облизнулся. — Это, конечно, не общеизвестные факты, и уж тем более — не общедоступные, но Сахаров давно находится под нашим присмотром. С тех самых пор, как он впервые начал борьбу против политики партии и правительства в ущерб своим научным обязанностям. Но его научная деятельность при этом никуда не делась, поэтому мы вынуждены делить его с коллегами из Второго главного управления, и в некоторых случаях они имеют, так сказать, приоритет. Понимаешь?

Что там было не понять? Сахаров знал столько секретов, что под него надо было создавать специальный секретный институт. И когда он занялся тем, что скромно называлось «правозащитной деятельностью», наши контрразведчики в первую очередь переполошились на тему того, чтобы его знания о советских ядерных разработках не утекли на Запад. Правда, я не помнил, чтобы Сахаров слил что-то важное — или же это не придали огласке даже после его смерти. Вот и думай — то ли ВГУ хорошо работало, то ли Сахаров оказался гораздо умнее, чем выглядел. Я склонялся ко второму варианту.

— Да уж не бином Ньютона, — улыбнулся я. — Но уточню — означает ли это, что деньги, которые Якобсон получил от продажи валюты, переданной ему английским журналистом, и которые он отдал Боннер, выходят за пределы моей компетенции?

— Примерно, Виктор, примерно, — Бобков снова улыбнулся, но на этот раз более натянуто. — Подумай, что ты будешь делать, если ты её спросишь, а она тебе ответит: какие деньги? Ничего не видела, ничего не знаю.

Я пожал плечами.

— Проведу очную ставку, как обычно делается в таких случаях.

— Разумеется, — согласился он. — И пригласишь её на эту ставку повесткой. Но дня за два до этой твоей ставки в английских, французских и американских газетах выйдут статьи, в которых твоё имя будут полоскать на все лады, как представителя репрессивного органа, который пытается посадить невинную женщину. В МИД поступит десяток протестов от разных стран, наших послов начнут дергать по всему миру, товарищ Громыко пожалуется в Политбюро… дальше продолжать?

Я слушал — и не верил своим ушам. Он на самом деле предлагает мне не подходить к Боннер и Сахарову лишь потому, что продажная западная пресса начнет организованную компанию против СССР? Интересно, западные разведки в курсе, что мы до дрожи душевной боимся таких невинных и недорогих с точки зрения денег вещей, как пара заметок на пятой странице «Таймс» и «Дейли Мейл» и с пяток нот от стран, мнение которых не должно волновать главную социалистическую державу мира?

— Филипп Денисович, поправьте меня, но мы не хотим беспокоить Боннер, потому что наши дипломаты до усрачки боятся нот от посольств стран НАТО? — с сарказмом спросил я.

Он рассмеялся.

— Именно так, Виктор, — кивнул он. — Но если серьезно — сейчас на кону несколько важных договоров, сорвать подписание которых мы никак не можем. Тем более что в этом и нужды нет. В июле Сахаров действительно получил крупную сумму денег… сколько именно, информации не было, но, очевидно, это как раз подарок от твоего Якобсона. Часть он уже потратил — они с женой активно помогают заключенным. Остальные, скорее всего, потратят в ближайшее время. Ты же это хотел узнать?

Я мрачно кивнул.

— Вот и хорошо, — улыбнулся Бобков. — Узнал. Якобсона не жалей, пунктов обвинения делай с запасом — иностранное финансирование антисоветской деятельности, незаконные валютные операции… ну это, думаю, ты и сам всё знаешь. А Сахаров с женой пусть живут дальше. Тебя это устраивает?

Он задал этот вопрос и как-то хитро уставился на меня, словно ждал моей реакции. В принципе, где-то в середине этих объяснений у меня внутри зародилось сожаление, что я не так давно всё же забрал своё удостоверение обратно после уговоров Андропова. Сейчас бы занимался делами приземленными, не лез в большую политику, где все мои знания из будущего никому не только не нужны, а даже вредны. Может, уговорил бы генеральского сына Юрия возродить группу «Сокол», перетащил бы Саву в Москву…

Я прервал поток размышлений на отвлеченные темы и твердо ответил:

— Да, Филипп Денисович, устраивает. Только Якобсон… у него набор обвинений, более подходящий Второму главному управлению. Не стоит его передать им? Он, конечно, антисоветчик, но это обвинение уже проигрывает всем остальным.

Бобков недоверчиво посмотрел на меня.

— А ты готов передать его? — спросил он. — Обычно сотрудники не любят расставаться с тем, что может закончиться большой премией.

— Я не обычный сотрудник, — улыбнулся я. — Нашим следователям уже сложно работать с ним, мы можем его вести только как редактора «Хроники», не больше. А это… это не даст того срока, которого он заслуживает. А валюта и английские журналисты… Это не наше.

— Что ж… — кивнул Бобков. — Я подумаю над твоим предложением. Кстати, тебе сегодня нужно отправиться в командировку.

Я уже собирал свои папки, и эти слова заставили меня замереть. Я вскользь подумал об