Да не судимы будете - Игорь Черемис

— Ситуация иная, товарищ генерал, — не сдавался я.

— И чем же она отличается от того, что было раньше?

— Мы с вами общаемся официально, товарищ генерал. Вас устраивает мой рапорт или мне нужно его как-то дополнить?

Бобков тяжело вздохнул.

— Дополнить… в первую очередь вы, Виктор, не должны были допускать, чтобы возникла необходимость в написании этого рапорта, — наставительно произнес он. — И во вторую очередь — тоже. Не допускать! И в третью, и в четвертую. Ну а сейчас… чем ты хочешь его дополнить?

— Чем прикажете, товарищ генерал! — четко ответил я.

Самым сложным в этот момент было не улыбнуться.

— Виктор! С каких пор ты стал таким солдафоном? В твоей характеристике ни о чем подобном даже не упоминается! Неужели те, кто их тебе давал, могли ошибиться?

— Не могу знать, товарищ…

— Прекрати! — Бобков резко стукнул ладонью по столу, и я благоразумно заткнулся.

Доводить начальство до каления нужно в определенной степени, не переступая той грани, за которой оно превращается в разъяренных зверей.

С минуту мы смотрели друг на друга.

— Начнем с начала, Виктор, — спокойным тоном сказал он. — И без «товарищей генералов», будь так любезен.

— Так точно, Филипп Денисович, — послушно согласился я.

И заслужил ещё один взгляд, который намекал, что я всё ещё нахожусь под подозрением в краже подарка.

— Так-то лучше, — сказал Бобков. — Итак, что мы имеем? А имеем мы следующее. На тебя поступила жалоба в ЦК КПСС. В этой жалобе сказано, что два сотрудника Комитета государственной безопасности ворвались в помещение московского театра драмы и комедии, сорвали репетицию, нанесли множественные побои одному из ведущих артистов труппы, то есть Владимиру Семеновичу Высоцкому. Напоследок эти сотрудники повалили вышеупомянутого Высоцкого на пол и били его ногами, из-за чего вышеупомянутый Высоцкий обратился в больницу, где врачи подтвердили временную нетрудоспособность артиста, из-за чего премьерный спектакль сезона 1972−73 годов оказался под угрозой срыва. Это я цитирую, если что. По памяти, но на память я ещё не жаловался. И вот теперь я получаю твою писульку, которую ты по какому-то недоразумению называешь рапортом, где нет ни побоев, нанесенных артисту Высоцкому, и ни словом не упомянуто пинание артиста Высоцкого ногами. И как я должен это понимать?

Я пожал плечами и ответил:

— Можно предположить, что человек, написавший заявление в ЦК КПСС, врёт. Когда мы уходили, Высоцкий и правда сидел на полу, но в этой позе он оказался сам, по собственной воле.

Эпизод с Валентином, который уложил Высоцкого мордой в ковролин, я решил опустить. Тот и так действовал достаточно мягко, а если удастся отбиться от «множественных побоев» и «Пинания ногами», то на всё остальное никто и смотреть не будет.

— Шутишь? — Бобков чуть прищурился. — Это хорошо, что у тебя хорошее настроение. Вот только, мне кажется, ты не до конца осознаешь, в какие неприятности попал.

— Почему же, осознаю, — я отвел взгляд и посмотрел в окно, из которого был виден памятник Дзержинскому. — Только я вины за собой не чувствую.

— А это не важно, чувствуешь ты что-то или нет, — наставительно произнес Бобков. — Ответ всё равно придется держать.

— В том-то и дело, товарищ генерал, — я всё-таки улыбнулся. — После возвращения из Сум мне пришлось разбираться с полусотней анонимок, которые на меня настрочила одна завзятая театралка… вы её знаете, думаю, полковник Денисов вам говорил о том случае…

Бобков хмуро кивнул.

— Да, говорил, — подтвердил он. — И спасибо, что не подвел Элеонору под статью о клевете… сам знаешь, почему она такая…

— Знаю, поэтому и оставил это всё внутри Комитета, Филипп Денисович. А теперь ещё одна… известно, кто написал жалобу?

Он покачал головой, давая понять, что я задал неправильный вопрос. И то верно — не стоит нам знать фамилии людей, что пишут на нас жалобы в ЦК. Но я лишь собрался, чтобы настаивать на ответе.

В этот момент дверь в кабинет чуть скрипнула, открываясь, мы оба посмотрели в ту сторону — и синхронно вскочили, вытянувшись в по стойке «смирно».

— Здравствуйте, товарищи, — мягко сказал Андропов. — Вижу, у вас совещание по вчерашней жалобе? Позвольте мне присоединиться? Прошу садиться.

* * *

— Виктор, поправьте меня, если я не прав, но ваш прежний начальник должен был провести с вами беседу и предупредить от вмешательства в дела театра на Таганке. Была ли эта беседа?

Андропов решил поиграть в демократию. Он отказался от кресла Бобкова, которое тот предлагал ему, на мой взгляд, излишне настойчиво, и уселся на один из стульев для посетителей. Впрочем, для человека, который не так давно перекусывал в насквозь рабочей столовой это, видимо, было в порядке вещей. Вот только теперь он сидел напротив меня и сверлил меня газами из-за очков в тяжелой оправе. И я не мог отвести взгляд — это могло быть расценено как попытка скрыть что-то. Приходилось держаться.

— Так точно, Юрий Владимирович, полковник Денисов говорил мне об этом, — подтвердил я. — Только с тех пор утекло много воды…

— И вы решили, что тот запрет больше на вас не распространяется? — Андропов нехорошо прищурился.

— Не совсем, — поправил я председателя Комитета. — Дело в том, что с некоторого времени я женат на одной из актрис театра на Таганке.

Андропов недоуменно посмотрел на Бобкова, тот ответил таким же недоуменным взглядом.

— Юрий Владимирович, я и не знал…

— Филипп Денисович, это не ваша ошибка, — Андропов чуть улыбнулся. — Виктор, вы скрыли такое изменение вашего семейного положения от коллег?

— Нет, не скрывал. Кто-то знает… полковник Денисов, один из сотрудников, с которым мы долго работали вместе — он был свидетелем на нашей свадьбе. В личное дело все изменения внесены. Но объявления на проходной я не вешал и по кабинетам управления весть не разносил. Возможно, если бы я остался в Москве, там бы знали, но здесь… здесь у меня не так много знакомых… пока.

— Понимаю, — кивнул Андропов. — Что ж, будем считать это нашей