Да не судимы будете - Игорь Черемис
Мы с ним встречались в начале января, почти сразу после моего попадания в 1972 год, и он ту беседу, которую правильнее было бы назвать допросом, помнил, о чем не преминул мне сообщить. Одновременно Бобков признался, что тогда я ему не показался перспективным кадром — был слишком испуган, зажат, говорил то, что хотело услышать начальство, а свои мысли держал при себе. В общем, проявил себя недалеким служакой, которых в нашей Конторе полно. И лишь мнение полковника Денисова, который посоветовал «дать мальчику шанс», переломило ситуацию и стало причиной всех последующих изменений в моей биографии. Когда я это услышал, то решил не жалеть об отданных бывшему начальству контрамарках в «Таганку» — я себе ещё добуду, а ему будет приятно.
Поэтому этот звонок Бобкова хоть и выглядел странным, но никакой тревоги у меня не вызвал.
— Виктор, что вы с Валентином устроили сегодня в театре на Таганке и почему я узнаю об этом не от вас, а от других людей?
Говорил он без жесткости в голосе, привычно мягко, и я решил, что это какая-то очередная игра.
— Ничего там не было, Филипп Денисович, — уверенно ответил я. — Валентин вообще ни при чем — это я попросил меня туда завести. Актер Высоцкий вчера буквально ворвался в квартиру родителей моей супруги, ломал комедию, а вы сами знаете, в каком она положении, ей волноваться категорически нельзя. Вот я и хотел попросить актера Высоцкого больше таких поступков не совершать.
— Попросил? — вкрадчиво спросил Бобков.
Из кухни вышла Татьяна и встала в дверях, упершись плечом в косяк. Я махнул рукой — мол, всё в порядке.
— Да, и надеюсь, что он услышал мою просьбу, — ответил я.
— Ясно… мне говорили иначе, но допустим, — согласился генерал. — Завтра с утра жду тебя с рапортом об этом происшествии. И очень надеюсь, что ты не забудешь на нем проставить сегодняшнее число. Спокойной ночи.
Блямкнул отбой, и я положил трубку.
— Что-то случилось? — спросила Татьяна.
— Да бог их знает… — ответил я. — Но, похоже, не только у тебя есть сердечные подруги в вашем театре. Моему начальству тоже кто-то доложил, и, похоже, сильно приукрасил события.
Я посмотрел на часы — девятый час. Черновик рапорта написать успею, а вот в Контору придется ехать минимум за час до встречи с Бобковым, а лучше и пораньше, чтобы успеть его перепечатать. Я вздохнул.
— Иди, отдыхай, — сказал я Татьяне. — Мне работа привалила. Но я скоро к тебе присоединюсь.
[1] Если честно, я намешал всех в одну кучу. Говорухин — понятно, они познакомились в 1966-м на съемках «Вертикали» и потом дружили до конца жизни Высоцкого. Игорь Кохановский — одноклассник и приятель Высоцкого, именно он учил его играть на гитаре. Константин Мустафиди — советский радиоинженер, работал в НИИ Радио, в 60-е строил станцию космической связи на Кубе; с Высоцким познакомился после возвращения из командировки в 1971-м — он тогда купил японский полупрофессиональный магнитофон и предложил барду записать его песни. В принципе, большинство записей раннего Высоцкого — это Мустафиди; после смерти артиста он помогал Влади собрать его аудиоархив. Вадим Туманов — золотоискатель, глава артелей 60−70-х, легальный советский миллионер. Иранец — это Бабек Сируш, который организовал в Москве нормальную студию и записывал в ней Высоцкого во второй половине 1970-х. С Тумановым Высоцкий познакомился в 1973-м, с Сирушем — в 1974-м, но я решил, что так дотошно соблюдать хронологию смысла нет.
[2] Фильм «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо» Говорухин снимал в 1972 году, причем в двух местах — на курильском Шикотане и в Абхазии. Все морские виды острова Робинзона — это Шикотан.
[3] Ванесса Редгрейв, если кому интересно.
Глава 9
«Очень честный парень»
Понедельник уже лет пять начинался не в субботу, а в пятницу — шестидневную рабочую неделю сменила обычная пятидневка. Поэтому в управлении было пустовато, хотя дежурные и охрана находились на положенных местах и смотрели на меня, как на идиота. Но я старался не обращать на их взгляды внимания, а спокойно добрался до своего кабинета, где смог воспользоваться машинкой и перепечатать вчерашний черновик. Я даже зарегистрировал его в первом отделе, после чего отправился к начальству.
Бобков уже был на месте. Он сидел на своем кресле и смотрел на меня так, словно я украл подарок, который ему преподнесли на день рождения, и категорически отказывался его возвращать. Мой рапорт он прочитал, но там и читать-то было нечего — три абзаца по паре предложений в каждом, которых мне хватило, чтобы очень кратко, но по существу, изложить собственное видение того, что произошло вчера в театре на Таганке.
Моя версия событий выглядела очень травоядно. Да, мы с Валентином заехали в театр, но по моей просьбе; он напросился со мной лишь потому, что ни разу там не был и хотел посмотреть. Нет, бить Высоцкого я не планировал и не бил, до рукоприкладства дело вообще не дошло, я лишь хотел вежливо попросить его не приставать к моей жене. Да, вежливо не получилось, но Высоцкий сам в этом виноват — видимо, нарушил какой-то из запретов Юрия Петровича Любимова, какой именно — не знаю, это лишь предположение. Нет, сразу после общения с Высоцким мы с Валентином покинули театр и больше туда не возвращались, и что там происходило после нас — не в курсе.
Сейчас этот рапорт лежал в стороне, но так, чтобы я не смог его быстро схватить и, допустим, сожрать. Мне почему-то казалось, что Бобков всерьез опасается именно такого развития ситуации. Он пока никаких вопросов мне не задавал, ну и я мудро хранил молчание, дожидаясь, когда начальство сделает первый ход.
— Вот именно так всё и было? — Бобков подвинул листок с рапортом так, чтобы он находился у него перед глазами, но сам смотрел на меня.
— Именно так, товарищ генерал, — подтвердил я.
— Товарищ генерал? — деланно удивился он. — Раньше ты
