Воронцов. Перезагрузка. Книга 6 - Ник Тарасов

Мы с Иваном Дмитриевичем стали спускаться вниз по широкой лестнице. Дом погрузился в ночную тишину, лишь где-то на кухне слышался приглушённый разговор слуг и позвякивание посуды. Резные перила под моей ладонью были отполированы до гладкости шёлка — свидетельство многих поколений, спускавшихся по этим ступеням.

На полпути я остановился и повернулся к Ивану Дмитриевичу.

— Вот смотрите, Иван Дмитриевич, — сказал я, понизив голос, — вы спрашивали меня, готов ли я принять ту ответственность, которая будет необходима в случае внедрения мною знаний и технологий из двадцать первого века.

Он молча кивнул, не сводя с меня внимательного взгляда.

— Сегодня утром, когда вы ворвались в таверну, вы сказали, что нужно помочь, что этого человека нужно спасти, а то будет плохо. И вот согласитесь, — я указал наверх, в сторону спальни градоначальника, — если бы не мои знания из моего будущего, то Глеба Ивановича сейчас бы не было в живых.

Иван Дмитриевич замялся. Только спустя долгое мгновение молчания он заговорил:

— Егор Андреевич, не поймите меня неправильно…

Я слегка хмыкнул:

— Слишком часто вы сегодня это говорите, Иван Дмитриевич.

Он улыбнулся, но эта улыбка была какой-то натянутой, словно маска, под которой скрывалось что-то иное. Глаза его оставались серьёзными, изучающими.

— Тем не менее, — продолжил он, тщательно подбирая слова, — мне нужно было убедиться. Убедиться, что получив добро от меня, и соответственно, в какой-то части от государства, на возможность применять и распространять свои знания здесь и сейчас, вы… — он запнулся, ища подходящую формулировку, — вы не попытаетесь дотянуться до звёзд.

Я лишь хмыкнул такому сравнению, но прекрасно понял, о чём он говорит. За поэтическим образом скрывался вполне конкретный вопрос: не возомню ли я себя богом, не стану ли опасен для государства, получив доступ к влиянию и ресурсам?

— Иван Дмитриевич, — я остановился на нижней ступеньке лестницы, глядя ему прямо в глаза, — человек, дотянувшийся до звёзд, неизбежно обжигает руки. И я это прекрасно понимаю.

Я обвёл рукой пространство вокруг:

— Сейчас моя цель — не власть и не богатство. Я видел, к чему это приводит. Всего лишь хочу сделать жизнь в этом времени чуть лучше, чуть милосерднее. Чтобы меньше людей умирало от болезней, которые можно вылечить. Чтобы было меньше страданий там, где их можно избежать. Разве это плохо?

— Нет, не плохо, — тихо ответил Иван Дмитриевич. — Но благими намерениями, как известно…

— Вымощена дорога в ад, — закончил я за него. — Это верно. Но разве любое знание не палка о двух концах? Порох можно использовать для фейерверков и для убийства. Огонь — для очага и для пожара. Дело не в знании, а в людях, которые им пользуются.

Я сделал паузу, давая ему время обдумать мои слова.

— Ответственность, о которой вы говорите, я принимаю полностью. И готов нести её перед людьми и перед Богом, если угодно. Но знания не должны оставаться скрытыми, особенно те, что могут спасать жизни.

Иван Дмитриевич долго смотрел на меня, словно взвешивая каждое моё слово. Наконец, он медленно кивнул:

— Я верю вам, Егор Андреевич.

Глава 12

На утро я увидел, что градоначальнику действительно стало легче. Сидя у его постели, я отмечал каждое изменение: цвет лица, частоту дыхания, температуру тела. Пульс, ещё вчера такой слабый и прерывистый, теперь бился под моими пальцами ровнее, увереннее.

— Ну как, ваше превосходительство? — спросил я, отнимая руку от его запястья. — Чувствуете себя лучше?

Градоначальник слабо кивнул, его потрескавшиеся губы дрогнули в подобии улыбки.

— Благодарствую, — едва слышно прошептал он. — Что вы сделали со мной? Вчера я был одной ногой в могиле, а сегодня…

— Сегодня обе ноги твёрдо стоят на земле, — закончил я за него с улыбкой. — Но не обольщайтесь, до полного выздоровления ещё далеко.

Я отошёл к окну, отдёрнул тяжёлые шторы, впуская в комнату утренний свет.

— Сейчас я дам вам ещё угля, — сказал я, возвращаясь к постели больного. — И не морщитесь. Знаю, гадость редкостная, но именно она вытягивает из вас отраву.

Служка тут же подскочил с заранее приготовленной чашкой, в которой чернели крошки берёзового угля. Я взял её, помог градоначальнику приподняться на подушках и поднёс к его губам.

— В рот и запивайте. Всё до последней крошки.

Он покорно глотал, мужественно сдерживая отвращение.

Ближе к вечеру я снова поставил капельницу. Он вздрогнул, но не издал ни звука.

Вечером, убедившись, что состояние Глеба Ивановича стабильно, я отправился собираться в дорогу. Усталость последних дней навалилась на плечи, как свинцовый плащ. Хотелось домой, в Уваровку, к Машеньке, к привычному укладу жизни, который, несмотря на все трудности, казался теперь таким уютным и знакомым.

Перед отъездом я заглянул к кузнецу. Савелий Кузьмич встретил меня, вытирая руки о фартук. Его мастерская гудела и звенела, словно улей: помощники сновали туда-сюда, раздувались меха, шипело в воде раскалённое железо.

— А, Егор Андреевич! — просиял кузнец. — Как раз хотел к вам послать мальца. Смотрите, что вышло!

Он отвёл меня в угол кузницы, где на верстаке лежало нечто, укрытое куском дерюги.

— Только вот закончу не раньше чем через два дня. Золотник пока капризничает, не хочет как надо ходить. Да и поршень ещё подгонять нужно.

Я задумался, прикидывая варианты. Завтра с утра мы с Захаром планировали выехать в Уваровку. Ждать ещё два дня в городе не хотелось, но и оставлять незавершённым столь важное дело было нельзя.

— Ладно, — решил я наконец. — Закончите работу и передадите через Фому. Он ещё здесь задержится тогда. А мы с Захаром завтра планируем поехать в Уваровку.

Кузнец кивнул, соглашаясь:

— Будет исполнено, Егор Андреевич.

Вечером я направился к Ивану Дмитриевичу. Накануне один из его людей, передал мне записку. Почерк был мелкий, буквы жались друг к другу, словно им было тесно на клочке бумаги: «Жду вечером у себя». И всё. Хочу я этого или нет.

Кабинет Ивана Дмитриевича полностью соответствовал моим представлениям о логове государственного служащего тайного ведомства. Тяжёлые шторы на окнах, массивный стол, заваленный бумагами, книжные шкафы с рядами кожаных фолиантов, многие из которых, уверен, никто никогда не открывал. В углу тикали напольные часы, отсчитывая время с механической беспристрастностью. Воздух был пропитан запахами сургуча и какой-то неуловимой, но