ИГОРЬ ВЕЩИЙ. Чертежи для княжества - Алексей Рассказов
И вдруг — случилось. Из летки, с шипением и клокотанием, брызнула первая, робкая струйка. Еще не металла. Густой, тягучей, стекловидной жидкости цвета грязного льда. Шлак.
— Есть! — закричал, захлебываясь, один из подмастерьев, тыча пальцем. — Течет! Печь живая!
Булат не отрывал глаз от летки, его могучие руки сжались в кулаки. Прошла еще одна вечность, показавшаяся всем присутствующим бесконечной. И тут… что-то изменилось. Кардинально. Цвет струйки поменялся на глазах. Из желтовато-зеленого, грязного, он стал ослепительно-оранжевым, почти белым, слепящим, как само солнце. И полилась уже не густая, вязкая жидкость, а настоящая, огненная, неукротимая река. Жидкий, раскаленный докрасна металл.
Толпа ахнула единым, приглушенным, почти молитвенным стоном. Никто и никогда из присутствующих не видел ничего подобного. Для них это было чистым колдовством, нарушением всех законов мироздания. Железо не текло! Оно было твердым, грубым, его ковали, по нему били молотами! Оно не могло литься, как расплавленный мед!
Металл с шипением, фейерверком ослепительных искр и зловещим утробным гулом потек по глиняному желобу, как по руслу, прямо в заранее подготовленную литейную форму — простую, выкопанную в утрамбованной земле яму, аккуратно выложенную и обмазанную огнеупорной глиной.
Булат стоял, не двигаясь, как истукан, глядя на этот магический, невероятный поток, и по его закопченной, обветренной щеке, пробиваясь сквозь слой грязи и пота, медленно, тяжело скатилась единственная, крупная слеза, оставив за собой чистый, розовый след. Он что-то прошептал беззвучно, его губы шевельнулись. Возможно, это была молитва благодарности богу Сварогу. Возможно, самое крепкое в его жизни ругательство. Разобрать было невозможно.
Когда огненный поток окончательно иссяк, и последние, алые, как расплавленный рубин, капли металла упали в форму, на площадке воцарилась оглушительная, давящая тишина, нарушаемая лишь тяжелым, прерывистым дыханием изможденных мечников и тихим, потрескивающим звуком остывающего, стекленеющего шлака.
Булат первым очнулся от общего столбняка. Он, как во сне, схватил длинный, тяжелый железный лом и медленно, почти церемонно, подошел к форме. Металл внутри уже начинал темнеть по краям, покрываясь сизой окалиной, но в центре все еще был раскаленным, алым. Булат зацепил крюком край слитка и с усилием вытащил его из формы. Это был не привычный ему пористый, губчатый, крошащийся кусок крицы, который он знал и ненавидел всю свою жизнь. Это был плотный, тяжелый, монолитный, как речной булыжник, брусок чистого металла. Он весил в разы больше при том же объеме.
Он перенес его, пыхтя от натуги, на ближайшую массивную наковальню, все еще горячим, и, занеся свой знаменитый молот, со всей силы ударил по нему. И тогда по площади разнесся не глухой, утробный стук, знакомый каждому кузнецу, а чистый, высокий, ясный, как удар колокола, звон. Звон, который вибрировал в костях и долго-долго стоял в воздухе. Это был звон настоящей, качественной стали.
Булат опустил молот, который словно прилип к его ослабевшим рукам. Он медленно, очень медленно повернулся к Игорю. И все присутствующие, как по незримой команде, повторили это движение. Сотни глаз — восторженных, испуганных, завистливых, благодарных — уставились на одного-единственного человека в грязном, выцветшем оранжевом комбинезоне.
Булат, не сводя с Игоря взгляда, тяжело, по-медвежьи, подошел к нему вплотную. Он не сказал ни слова. Не выкрикнул благодарности. Он просто низко-низко, по-рабочему, по-мужицки, склонил свою седую, львиную голову. Этот немой, простой жест был красноречивее любой хвалебной речи или торжественного славления.
И тут тишину, висевшую над площадью, словно взорвало. Сначала робкие, неуверенные возгласы, потом все более громкие, сливающиеся в единый, мощный гул. Но это был не гул злобы или страха. Это был гул чистого, неподдельного восторга. Изумления перед рожденным на их глазах чудом.
Хергрир, не спеша, подошел к наковальне, протянул руку и осторожно, кончиками пальцев, потрогал еще излучающий жар стальной слиток.
— Ты сделал это, — сказал он Игорю, обернувшись, и в его всегда холодном, расчетливом голосе впервые за все время прозвучало нечто, похожее на уважение без малейшей примеси корысти или расчета. — Ты не просто нашел воду или придумал новый рычаг. Ты принес нам… новую эпоху, ведающий. Эпоху стали.
Эффект от этого дня был мгновенным и поистине оглушительным. Новость о том, что пестрый странник заставил землю плакать огненной сталью, разнеслась по Гнезду и его окрестностям быстрее, чем самый быстрый гонец, быстрее, чем весенний паводок. Ведающий странник оказался не просто удачливым колдуном. Он оказался тем, кто может добыть из недр саму суть силы — металл, о качестве которого здесь раньше не могли и мечтать.
В тот же день, еще до заката, к Игорю в гридницу стали приходить люди. Не только кузнецы, смотревшие на него с благоговением, как на нового бога своего ремесла. Приходили суровые, видавшие виды воины из дружины Хергрира. Они молча подходили, трогали остывший слиток, водили по нему пальцами, смотрели на него голодными, хищными глазами. Они видели в нем будущие клинки, что не согнутся и не зазубрятся в самой яростной сече. Будущие доспехи, что не пробьет ни стрела, ни копье.
Пришел, польстившись, старейшина Добрыня, его глаза бегали с жадной прытью, и он, заискивающе улыбаясь, начал намекать, что для его рода, для кривичей, было бы величайшей честью и удачей иметь такого мудрого и дальновидного советника.
Даже надменный Вышата, старейшина словен, не выдержал и прислал своего личного гонца с торжественным приглашением для Игоря «разделить хлеб и соль под его кровом» — высший знак внимания и уважения.
Игорь стоял в прохладной тени гридницы, наблюдая, как Гнездо, еще вчера смотревшее на него с подозрением, отчуждением или простым любопытством, теперь смотрело на него с целой гаммой новых чувств — с надеждой, с расчетом, с лестью, а некоторые — с откровенным, подобострастным страхом. Ратибор молча стоял рядом, его грудь вздымалась от гордости за своего учителя, а в глазах горел огонь безграничной преданности.
Но сам Игорь не улыбался. Он смотрел на этот стихийно разгоревшийся пожар славы и влияния и с холодной, кристальной ясностью понимал: очередная, и на сей раз главная, точка невозврата была пройдена. Он больше не был просто странником, невольным гостем в этом мире. В один день он стал Силой. Реальной, осязаемой, желанной силой, которая могла дать этим людям то, чего они хотели больше всего на свете — превосходство. Превосходство в войне, в ремесле, в богатстве. И эта дарованная им сила делала его одновременно и бесценным сокровищем, и невероятно уязвимой мишенью. Теперь, он знал это наверняка, начнется самая настоящая, безжалостная охота. Охота за ним самим. Охота за его
