Военный инженер товарища Сталина 2 - Анджей Б.
А потом я уснул.
* * *
Сон был коротким. Кто-то тряс за плечо. Мне снились ямы со взрывами. Из воронки тянет за руки Лёшка. Потом отчего-то жена, вся в слезах. И голос Семёна — первого помощника, когда его убило снарядом: «Вставай! Просыпайся, лишенец! Пора бежать в твои чертовы тоннели. Скоро гестапо прибудет!»
Какое нафиг гестапо? И причем тут лишенец? Семён никогда так меня не называл.
— Эй! — орал в ухо Борька, тряся за рукав. — Ну? Подъем, мать твою! Жандармы висят над нами как ангелы! Давай — ходу!
Повинуясь ему, я едва не провалился окончательно в бездну. Потом выплыл. Утро еще не настало. В руинах шевелились тени жильцов: кто исступленно кашлял от гари, кто просто мочился в углу. Обитатели разрух просыпались. Скоро станет светать.
— Пора делать ноги, Сашок. — Это Борька тащил за рукав.
Оставив белый рояль и кота, проводившего нас озадаченным взглядом, мы уже почти выбирались на первый этаж, когда Борька замер:
— Тс-сс…
Я воткнулся в его плечо. Оба прислушались. Внутри противно засосало под ложечкой.
Где-то вдалеке, за парой кварталов, стал постепенно нарастать отвратительный звук полицейской сирены. Похожим образом на фронтах воют «юнкерсы», в бреющем полете скидывая на головы бомбы. Сейчас этот звук отдавался в ушах.
— А вот и облава! — потащил меня Борька. — Ну, ты! Веселый интересный, перебирай граблями! Сцапают к Гиммлеру — будем под пытками. Где ты там говорил, твои тоннели подземные? Прости, заснул, ни хрена не помню.
— Где-то в подвалы нам надо. А м-может, в убежища.
— В какие, к черту, убежища? Мы ведь по-немецки, как тот кот у рояля — ни бэ, ни мэ. Как разговаривать будем?
— Предлагай что-то другое, умник. Идеи какие-то есть?
— Есть. И немало.
— Какие?
— Рвануть, например, на аэродром. Угнать самолет — и вперед, через линию фронта. Там свои подберут.
— С ума съехал, боец? А кто самолет поведет? Ты умеешь летать? Я вот — нет. Да и какой аэродром? Мы, балбес, в центре Берлина! На трамвае поедешь?
Пререкаясь, таким образом, мы осторожно покинули разрушенный дом. Стало светать. Огни костров и руины остались за нашими спинами.
— А теперь-то куда?
Оба обвели лихорадочным взглядом фонтан, где вчера плавали утки. Двор упирался в тупик. Справа под аркой просматривалась трасса, откуда доносились гудки сирен.
— Как пить дать, едут за нами, — плюнул Борька под ноги. — Обнаружили вчера, что нас нет в разбомбленном госпитале. Ща будут прочесывать квартал за кварталом.
— Тогда что? В катакомбы? В тоннели Берлина?
— Дорогу покажешь, лишенец?
Я замер, прикидывая. С угла дома виднелась вывеска. Нарисованная краской стрела указывала направление.
— Пока хоть в убежище спрячемся, — решил я. — А там глянем. Вдруг не за нами. Может, кто из мирных жителей и поможет.
Ну… вдох-выдох! Вперед!
Ринулись к вывеске.
…И, блин, как назло — нос к носу столкнулись с жандармами.
Глава 10
1944 год.
В катакомбах Берлина.
— Назад! — рванул Борька за шиворот перед носом жандарма. В форме имперской полиции крипо, с бляхой на груди, тот уже подносил ко рту свисток, когда мы со всей мочи ринулись в арку проема. Трель свиста обожгла нам сверкающие со всей дури пятки. Помчались дворами, подъездами — без всякой оглядки. Один дом, второй, третий. Колонка. Фонтан. Переулок. Дорога.
— Мать его в пень! — отдувался младший боец, толкая меня в подворотню. Из-под ног шарахнулся тощий пес. Будь у пса человеческий палец, он бы покрутил им у виска. Жест означал: придурки какие-то! Носятся по дворам…
— Улизнули? — крупно дыша, оглянулся Борис. — Это ж надо, бесов полицай! Прям в харю мне чуть не въехал затылком!
Прислушались. Трель свистка на миг прервалась. С другой стороны ей откликнулись эхом. Справа, за руинами, вторила свисткам сирена.
— Ну, вот, веселый интересный, — озадачился Борька. — Облаву заказывали?
Я ринулся влево — во двор, где видел недавно вывеску. Стрелка указывала вход в подземелье. В убежище.
— Мы хотели туда? — рванул за рукав Борьку.
Минуя дворы, палисады, лавки, руины, разбитые окна, кинулись вниз — там виднелись ступени. Указатель, начертанной краской, уводил в нижний проём. У Борьки в ногах прошмыгнула здоровая крыса.
— Свят-свят… — на ходу перекрестился советский боец. Нашел, едрит его в душу, время для ритуальных обрядов.
Навстречу дохнуло спертым воздухом. Подземные лампы едва отдавали светом. Промчавшись широкой лестницей, мы оба чуть не вкатились кубарем внутрь. В нос сразу ударил смрад испарений. В сумраке углов, казалось, шевелились чьи-то уродливые тени.
— Сюда! — отрывисто дыша, прошептал отчего-то Борька. В руке на всякий пожарный сжимал нож, найденный в кухне. Сверху тускло мерцал сигнальный фонарь. Трель свистка утихла. Внутри катакомб была тишина. Чем дальше углублялись, тем больше привыкали глаза. И слух обострился.
— Мы, мать его, где?
— В подземелье Берлина, — тихо, шепотом, ответил я младшему другу.
Из сумрака протянулась чья-то рука. Свисали лохмотья. Светились лихорадочным блеском глаза.
— Свят-свят… — запричитал советский солдат двадцатого века, истово покрывая себя крестным знамением. — Чур тебя! Изыди, сатана!
Толкнув тощую беззубую фигуру в лохмотьях, Борька едва не наделал в штаны. Когда таких призраков по углам стало больше, и мы поняли, что это нищие подземных трущоб Берлина, я с сарказмом съязвил:
— А ты, я смотрю, неплохо в религии разбираешься, как для советского воина.
— Иди ты! Самому-то не страшно было?
— Ну, так я ж не крестился…
— Это у меня от родителей. Матуся всю жизнь в церковь ходила, еще, помню, до Советской власти.
— А ты? Верующий?
— Не-а. Побойся бога! Какой из меня верующий? Так… — махнул он рукой, — когда страшно становится, тогда и крещусь. Вот Лёшка наш был — тот молился потихоньку от всех. От старшины, от комбата. А я так — сбоку припёку. Только ты никому. Усек, чужестранец?
Шепчась, мы спускались всё дальше
