Военный инженер товарища Сталина 2 - Анджей Б.
Вопросы мысленно сыпались, как крупа в решето. Герхард шел впереди, подсвечивая карманным фонариком. Борька дивился такой дивной вещице. Брал в руки, крутил, нажимал. Стали друзьями, короче. Мой подчиненный мог с места в карьер заводить себе дружбу. Проходя мимо подземной железной дороги, он уже что-то там разъяснял новому другу. Клялся, что был ранен его соратниками фашистами себе в задницу. Хотел показать, снять штаны, но Герхард вовремя остановил.
— Ну, как хочешь, Германия, — обиделся Борька. — Твои сослуживцы меня покалечили в жопу. А тебе хоть бы хны.
— Мы есть прибыть, — остановился подпольщик.
Рельсы с ржавыми вагонетками уходили вглубь тоннеля. Мигали тускло лампы. Обрывки плакатов по стенам сменились листовками. Под ногами журчал ручеек. Пахло гнилью и сыростью. В углу, по шпалам, шмыгали крысы. Подземка уходила склоном вперед, теряясь в темноте. По сути, это были те самые катакомбы Берлина, разветвляясь на десятки километров в разные стороны.
— Тут! — показал Герхард лучом фонаря на висящий полог ткани.
Где-то вдали громыхала подземка. Я задрал голову, пытаясь различить потолок. Балки свода терялись во мраке. Вверху пробивалась тонкая полоса света — вероятно, из люка. Откинув полог, проводник пригласил жестом внутрь.
— После вас, — с учтивой язвительностью поклонился Герхарду Борька. И скосил взгляд на нож. Мол, если что, прирэж-жу собаку.
Вошли. В глаза ударил яркий свет.
— Генератион, — подсказал немец, отступая на шаг, пропуская вперед.
— Чего-о? — навострил уши мой младший боец, рыская взглядом в поисках возможной опасности.
— Генератор работает, — перевел я ломанный русский язык немца.
— Вот помяни мое слово, лишенец. Не доверяю я этой харе подпольной. Крыс видел на рельсах?
Нас отвлекли. К немцу подскочила миловидная девушка. Лет двадцати с хвостиком. Худая, с короткой стрижкой, большими глазами — ясно, еврейка. Хотела пожать с дружбой руку, но заметив двух незнакомцев, отпрянула.
— Не пугаться, фройляйн Кэт, — пресек испуг Герхард. Показал на нас. — Дас ист друзья.
— Русские? — выдохнула в изумлении девушка. Прижала исхудавшие руки к груди. На красивых глазах выступили слезы. — О, господи! Наши! Родные! Мальчики русские!
— Но-но! Попрошу, насчет мальчиков! — выпятил вперед подбородок бравый боец. — Кому мальчики, а кому и…
— Тише ты! — осадил я его, зашипев в ухо. — Не видишь? Наша она, бедняжка. Вероятно, из лагеря.
— Мальчики! Ох… — покачнулась она. — Как же давно я не видела русских… — и едва не осела на пол, вовремя подхваченная немцем.
Я быстрым взглядом обвел помещение. Два дивана у стен. Просторная комната. За ней еще несколько, переходящие, видимо, друг в друга. Такой себе лабиринт из подземных подсобок. В дальнем углу огромный ламповый приемник «Telefunken». Такие громоздкие ящики выпускались в Германии во время войны — это я помнил: сам инженер. Далее…
Обзор прервал Борька, с опаской выставив нож впереди. Девушка ахнула. К нам резко навстречу вышел из комнаты бородатый мужик. Взгляд подозрительный. Сжал кулаки. За спиной маячил совсем еще юный парень, младше Борьки лет на восемь. Затравленным взглядом, с испугом, взирал на нас из-за плеча старшего. Видно было — боялся.
— Кто такие? — в кулаке бородатого сверкнул вороненой сталью браунинг. — Ни с места! Кого привел, Герхард?
— Не есть бояться, Олег. Ваш русиш земляк. Тоже пленник. Два пленник.
— Откуда узнал?
— Подсмотреть. Они скрываться. Бежать от полиций.
— А ты кто такой? — загородил меня Борька. — Если русский, так у нас так не встречают. Где хлеб-соль? Где водка?
Девушка прыснула. Пришла в себя. С умилением бросила взгляд на героя-бойца. Жаль, что не знала о его ране на заднице. Впрочем, время есть — Борька расскажет.
Слово за слово, сначала с опаской, но познакомились. Девушку звали Катерина, но немец звал по-своему — Кэт. Уроженка Смоленска. За разговорами узнали друг о друге много полезных вещей. Пока пожимали руки, она быстро засуетилась, накрывая на стол. Появились огурцы, американские консервы — откуда? Немецкий шнапс, чай, хлеб, прочая снедь. Во время знакомства, пока Катерина хлопотала у переносной плиты, я успел осмотреться. В дальних комнатах мигал свет. Туда пока не ходили — разместились в передней. Стол, восемь стульев, карты Берлина на стенах. Два шкафа. Бочка с водой. Вешалки. Полки. Кроме диванов еще две лежанки. На полках — кипы листовок. Ясно — подпольщики. Вероятно, в тех комнатах и типография и печатный станок. Когда уселись за стол, дружно всадили по кружке шнапса. В пылу разговора тут и узнали друг друга. Катерину привезли в оккупацию. Попала в Равенсбрюк — женский концлагерь. Приглянулась жене коменданта. Забрала в свою усадьбу на окраине Берлина.
— Два года батрачила на хозяйку, — призналась еврейка, краснея, бросая застенчивый взгляд на Бориса. Тот уже, не отходя от кассы, вовсю строил ей глазки. Выпятил грудь. Подбоченился. Скоро начнет ей рассказывать о своей героической ране на седалищном нерве.
— Спасла немка-соседка, — рассказывала о своей судьбе Катерина. Налили по второй. Врезали. Закусили. Бородач все подкладывал юному другу кусочки паштета. Парень уплетал в две щеки. Оба худые — как и Катерина бежали от хозяев.
— Поехала за продуктами в Берлин. Взяла меня с собой. Два года я не видела людей — только коровы, свинарник, птицеферма. А тут сразу Берлин! Не помня себя, побрела лишь бы куда, пока соседка запасалась продуктами. Шла наугад. Ночевать довелось в подворотне. Два дня голодная бродила по городу. Спустилась в подземку. Спала с нищими. Питалась, чем бог пошлет. Притворилась глухонемой. Нищие укрыли, жандармам не выдали. И вот в этой подземке нашел меня Герхард, — бросила она благодарный взгляд на честного немца. — Потом появился Олег с Колей, — кивнула на товарищей.
Врезали по третьей. Шнапс оказался крепким, зараза. А может, оттого, что не пил уже столько дней. Меня замутило. Потом отпустило.
С Олегом и Колей та же история. Оба попали в Дахау
