Суворовец. Том 3 - Анна Наумова
— Слушай, Андрей… — Лилькина подружка присела рядышком. — Я тут хотела спросить… А в Суворовском училище сложно учиться?
С чего это вдруг Олеся заинтересовалась учебой в училище? Мы и виделись-то с ней всего пару раз, мельком, когда я забирал Настю с тренировки и провожал домой.
— Учиться — не сложно! — сказал я, прожевав вкуснейший орешек и делая большой глоток вкуснейшего чая. — А вот не учиться — сложно! Просто не дадут! Ну и, помимо учебы, физухи еще много и строевой. Завтра вот, например, будем «коробку» тренировать.
— Чего тренировать? — удивилась соседка.
Даже замерла с открытым ртом.
— «Коробку» тренировать! — пояснил я.
Ах да! Лилька же не из нашего профсоюза. То бишь не девушка суворовца! Поэтому она и понятия не имеет, о какой коробке речь. Вот Настя моя, Лилька, Вера, с которой Миха встречается, Саша, девушка Димки Зубова — те точно про «коробку» слышали.
— К параду мы готовимся! — пояснил я девушке, незнакомой с военной жизнью. — Тренировать «коробку» — это значит учиться ходить, как на параде. Четким строем!
— Как интересно! — с неподдельным восхищением воскликнула Олеся. А потом вдруг спросила: — А ты на параде будешь?
— Буду, конечно! — пожал я плечами. — Ясен пень! А иначе зачем бы я тренировался? Кстати, а чего ты про училище-то вдруг спросила?
— А? — Олеся вдруг покраснела и, чтобы скрыть замешательство, взяла в рот орешек. А проглотив, сказала, глядя в сторону:… — Ну… братишка младший у меня туда поступать собирается!
Ах вон оно что! Смена подрастает!
Что ж, я не против! Нам достойные сменщики нужны! Меньше, чем через год, я покину стены родного училища.
— А сколько лет братишке-то? — уточнил я на всякий случай. — Мелкий совсем аль нет?
— М-м-м… Двенадцать! — нахмурив лоб, сказала девушка. — Не очень мелкий. В пятый… Нет, в шестой класс пошел.
— А! Ну так это еще года три впереди! — успокоил я ее. — Все тип-топ. Бежать вперед паровоза не надо. Пусть готовится потихоньку твой братец, по учебе шуршит, да зарядку делать не забывает. Если что, обращайся.
— Хорошо… — согласилась Олеся. А потом вдруг внезапно закинула следующий вопрос: — А вы обычно во сколько в увольнение уходите?
А это-то ей зачем?
Не успел я открыть рот, как в кухню вошла молодая хозяйка дома.
— Вот! — протянула мне конвертик Лилька. — Передай, пожалуйста! Только сегодня! Ладно?
Я кинул взгляд на протянутое письмо. А конвертик-то Лилечка все-таки запечатала! Беспокоится девчонка за свои сердечные тайны.
Ну да ладно! Ничего страшного. Ее понять можно. Небось там еще и отпечаток губ в конце письма имеется.
Ну точно! Вон Лилька уже и губки подкрасила! Значит, точно успела поставить на письме «воздушный поцелуй» своему Илюхе. И духами сбрызнула. Через конверт чувствую.
— Ладно! — я встал из-за стола. — Спасибо за чай, девчонки.
Спрятал письмо за пазуху, снова учуяв едва уловимый аромат духов, попрощался и вышел на улицу.
И сразу же наткнулся на еще одного старого знакомого.
* * *
— Здорово! — махнул я рукой. — А ты чего такой квелый?
На скамейке у подъезда сидел, потупившись, парень из дома напротив — Колька по прозвищу «Буба».
Я хорошо помнил Кольку. Был он лет на пять помладше меня. Скуластый и тощий. С вихром на затылке, который ну никак не хотел приглаживаться. Исчез он только годам к тридцати пяти. Сам собой. Когда Колька полысел.
«Буба» был парнишкой из другой касты дворовых пацанов. Из тех, которые уже не были «малыми», то есть гуляли на улице без взрослых, но еще не доросли до «старшаков» — то бишь до таких здоровенных «мужиков», как я, Пашка и Ленька. И в свою компанию мы их, естественно, не брали. А посему в силу возраста Колька был ни малым, ни старшим. Этаким середнячком.
Почему пацаны во дворе прозвали Кольку «Бубой», я, хоть убей, не помню. Но кличка прилипла к парню сразу и намертво. Некоторые звали его «Бубой», даже не зная настоящего имени. И даже когда я, совсем взрослый, встречал в своем дворе уже тридцатилетнего Кольку, я звал его именно старой дворовой кличкой. Хоть и память на имена у меня хорошая.
— Привет, Андрей… — точно Аллегрова, неохотно ответил мне Колька.
И снова уставился на собственные поношенные ботинки.
— О чем ревем? — спросил я без обиняков, заметив, как по лицу пацана катятся злые слезы.
— Ни о чем! — буркнул Колька и отвернулся.
Ну, как говорится, не очень-то и хотелось.
— Ни о чем так ни о чем! — пожал я плечами и двинулся дальше.
Вот еще! Не хватало мне Ариной Родионовной у двенадцатилетнего оболтуса работать! Есть дела поважнее!
Однако, уже пройдя мимо скамейки, я вернулся. Постоял чуток рядом, а потом присел. Колька вроде бы никогда не рыдал по пустякам. Видать, тут дело серьезное.
— Вываливай! — коротко сказал я. — Если хочешь, чтобы я тебе помог, у тебя три секунды на размышление. Считаю до трех, «раз» пропускаю. «Два»…
— Меня на турник не пускают! — неохотно пробурчал Колька, все так же отвернулся.
— О как! — воскликнул я, довольный, что у пацана так скоро развязался язык. — И чего не пускают?
Странно… Колька в моей памяти остался как один из самых неконфликтных дворовых пацанов. Очкариком и «книжным червем» он не был. Но и в хулиганах не ходил.
Словом, обычный парень. Этакий середнячок. Только немного замкнутый. И стеснительный. Скорее всего, оттого, что рос он только с матерью, и жили они довольно небогато. Та работала техничкой в самой обычной школе. Соответственно, разносолами парня не баловали и новую пару обуви каждый месяц не покупали.
Вон и сейчас видно, что ботинки у Кольки вот-вот — и запросят каши…
Турник в нашем дворе был у пацанов самым посещаемым местом. Вот где можно было показать свое мастерство! А не в этих дебильных «тик-токах»! Наши пацаны не устраивали дурацкие танцы на камеру смартфона. Они показывали свою крутость или на катке, или на футбольном поле, или на турнике. Мальчишки и подъем с переворотом делали, и «стульчик», и «полотенце», и «флажок»… Чего там только не было!
И я в
