Суворовец. Том 3 - Анна Наумова

И кажется, куда-то намыливалась… И отнюдь не на дачу… На дачу такое платье точняк не надевают. Только в Большой театр. Или в консерваторию… На худой конец — на танцы. Но точно не грядки копать в резиновых сапогах.

— На танцы решила сходить, мамуль? — спросил я прямиком, не желая ходить вокруг да около.

Мама внезапно смутилась.

Ну и зря. Я совершенно был бы не против, если бы мама устроила свою личную жизнь. Период подростковой непримиримости я уже давно перерос. Хоть и внешне я ничем не отличаюсь от себя семнадцатилетнего. Главное, чтобы она была счастлива! Да и штамп о разводе у мамы в паспорте давно уже имеется. Она — свободная женщина. Как хочет, так и живет.

— Ну… — потупив глаза в пол, зачастила мама. Точь-в-точь восьмиклассница, которую мама внезапно застала в подъезде за поцелуями с мальчиком. — Да так, сынок… Лилина мама забежала… Билетик отдала… В ДК местном что-то будет… Танцы вроде… Я думаю: чего выходному пропадать? Я все по дому переделала… Хотела телевизор посмотреть, а там везде профилактика…

— И правильно, мамуль! — поддержал я родительницу, прервав дальнейшие оправдания. — Конечно, сходи!

Хоть концерт, хоть танцы, хоть кружок макраме… Какая разница? Главное, что мама больше не сидит сиднем в четырех стенах, уткнувшись в стену и водя пальцем по узорам на ковре…

Мама снова повеселела, точно школьница, которой родители сообщили, что уезжают на дачу. И спросила:

— Сынок! А ты чего заходил-то?

— Да так, — уклончиво ответил я, направляясь в свою комнату. — Взять кое-чего…

— Денег, что ль, не хватает? — догадалась мама и тут же метнулась к секретеру. — Давай я тебе дам!

— Отставить! — нахмурился я. — Не надо, мамуль! Я сам!

Зря я, что ли, целый месяц на даче летом соседу дяде Боре помогал крышу перекрывать? Он у нас хоть и советский гражданин до мозга костей, а чужой труд уважает. Отбашлял мне от щедрот кое-чего. Не мильоны, конечно, но на пару-тройку месяцев походов с девушкой в кино хватит. Так что кое-какая заначка у меня водилась.

Вот из них и возьму.

— Ладно, ладно! — засмеялась мама. И, приподнявшись на цыпочках, чмокнула меня в щеку. — Понимаю: ты у нас уже совсем взрослый! Работничек! Сынок! Ты хоть чаю-то попей, а? С шарлоткой. Я вчера еще сделала. Ну негоже голодным-то из родного дома уходить!

— Окей! — согласился я, глядя на часы. — Только недолго мамуль, ладно? Меня Настя ждет. Ты не торопись, доделывай там свои дела, а я сам все сделаю, по-бырому. Чай, не безрукий.

О своем предстоящем походе на стадион с целью второго «знакомства» с еще совсем юным будущим сослуживцем я, само собой, распространяться не стал. Мама, согласно кивнув, скрылась в комнате — дальше наводить марафет. Ну а я прошел на хорошо знакомую кухню, где пело радио.

— Звенит январская вьюга… и ливни хлещут упруго… — доносилось из приемника.

Я улыбнулся, вспомнив кадры из хорошо знакомого фильма, где юная красоточка в красном платьице танцует перед вальяжно развалившимся на кресле режиссером Якиным. А потом, конечно же, сделал погромче, подпевая:

— В любви еще одна… задача сложная…

Тэк-с. Надо бы «Чайковского» сварганить… И шарлотки себе отрезать.

Едва я чиркнул спичкой и хотел поджечь горелку, чтобы поставить на плиту большой эмалированный чайник — точь-в-точь такой, как у Форносовых из квартиры напротив, как в дверь позвонили.

— Сынок! — крикнула мама. — Будь другом, открой, а? А то я волосы сушу…

— Сей минут, мамуль! — охотно откликнулся я. — Иду…

В дверь снова позвонили. Настойчиво. Еще раз. И еще.

Да кому там так неймется-то? Пацанам со двора, что ли?

Вечно прибегают к нам воды для своих брызгалок набрать. И Колька по прозвищу «Буба», и его приятели… Знают, сорванцы, что ни мама, ни бабушка им не откажут. Еще и пирожка дадут.

Да и пусть. Жалко, что ли?

— Кто там? — спросил я.

За дверью кашлянули. Хрипло так. Натужно.

И молчок.

— Кто там? — повторил я.

Я, конечно, в «самой безопасной» стране мира. Кто ж спорит? Но осторожность никогда не помешает. Мне, бывшему оперу, это известно, как никому другому. Глазок-то мы в двери так и не сделали…

— Андрей… — раздался за дверь чуть надтреснутый голос. — Это я…

Не… Такого прокуренного голоса у «Бубы» в его двенадцать быть не может. И ни у кого из его щеглов-приятелей тоже, хоть я и заставал их за гаражами пару раз с «бычками» в зубах.

Узнав пришедшего по голосу, я недовольно вздохнул и отпер дверь.

— Привет. Чего тебе? — коротко спросил я, без всякой радости в голосе.

* * *

Отец, стоя на пороге когда-то нашей общей квартиры, переминался с ноги на ногу.

Выглядел он лучше, чем в прошлый раз, когда на КПП училища пытался изображать из себя то строгого батю, то «своего» дружбана.

Я заметил, что отец причесался. И побрился даже. И рубашку надел свежую. Из-под поношенного плаща выбивался белый воротничок. А в руках «воскресный папа» держал букет самых обычных гвоздик.

Только вот никто из обитателей квартиры был не рад его видеть. Даже несмотря на парадный вид и «веник» в руках.

— Чего тебе? — спросил я, все так же коротко и сухо.

Спросил, правда, больше для проформы. Сразу понял опытным взглядом, где собака порылась.

— Здоров! — отец деланно бодро улыбнулся и поднял ладонь в приветствии.

Я молчал, глядя на него со смесью жалости и отвращения. Жалости к самому родителю и отвращения к его поступку. А потом принюхался.

Алкоголем от отца, как ни странно, не пахло.

Даже странно. Потому что в той, другой реальности батя мой после развода от горя начал квасить — будь здоров! Это, само собой, скоро стало известно и на работе. С доски почета его фотографию, само собой, сняли. Долго терпели прогулы и клятвенные заверения, что ему завязать — как плюнуть. А потом в конце концов все-таки уволили.

Я смотрел на отца, который мне чем-то вдруг напомнил хоккеиста-неудачника Гурина из культового фильма. И молчал. Я знал, зачем он пришел. Приполз отец прощения у мамы просить.

Спившийся Серега Гурин, который заявился на порог к бывшей жене Людмиле, просил «хотя бы трешку». А этот, скорее всего, будет