Зимняя бегония. Том 2 - Шуй Жу Тянь-Эр
– Шан-лаобань, я подожду тебя снаружи.
Затем он, не считаясь с рангом собеседника, без малейшего признака улыбки на лице холодно взглянул на отца и сына Цзян.
Когда все посторонние разошлись, Шан Сижуй встал перед собравшимися, ожидая наставлений от учителя. Дядюшка Цзян, стоявший рядом со старым господином, вдруг вытащил несколько театральных костюмов и бросил Шан Сижую, наблюдая за ним исподтишка.
Старый господин Цзян тростью указал на костюмы и суровым голосом вопросил:
– Срамные и позорные тряпки! И ты все еще не на коленях перед основоположником профессии, не отбиваешь ему поклоны за свой проступок?!
Глава 33
Все актеры вытянули шеи, уставившись на эти костюмы и гадая, что в них такого необычного, раз они послужили началом войны. Шан Сижуй опустил взгляд, лишь покосился на костюмы и сразу же понял, что к чему. От злости его всего застрясло, во взоре запылало пламя, и он лишился дара речи. Старый господин Цзян прикрикнул на него:
– Ну-ка, говори мне, что это такое?!
Глядя на поражение Шан Сижуя, Сыси-эр до ужаса обрадовался, поднял с пола костюмы и тряхнул ими перед собравшимися, едва не напугав их резким движением. Улыбаясь, он пронзительно закричал:
– Ай-яй! Взгляните! Взгляните на это! Есть ли тут опытные люди, которые скажут нам, что это за одежды? Тц-тц-тц… Как наденешь это, все сиськи наружу, тело просвечивает. Боюсь, во всех Восьми больших хутунах подобного не сыскать! Впрочем, есть у них одно достоинство – снимать легче! – Договорив, он не стал даже дожидаться поддержки от других, а сам заливисто расхохотался. Оказалось, что это то самое платье, удержавшее небожительницу, сшитое под старину, которое Шан Сижуй надевал для недавней «Чжао Фэйянь». Нежные многослойные юбки из прозрачного шелка окутывали фигуру, подобно легкой дымке или туману. Но сейчас, оказавшись в руках Сыси-эра, платье растрепалось будто на ветру, выставленное на весь свет и опозоренное, все равно что красавица, проливающая слезы и готовая повеситься – убитая горем и несправедливо обиженная.
Шан Сижуй тут же шагнул вперед и вырвал из рук Сыси-эра свое платье, пристально на него уставившись. Сыси-эр не посмел в открытую с ним враждовать, опасаясь, как бы его не побили, только хмыкнул и вразвалочку отправился на свое место, решив оттуда понаблюдать, какую трепку зададут сегодня Шан Сижую.
Старый господин Цзян медленно проговорил:
– Это твой костюм?
Шан Сижуй ответил:
– Мой.
Старый господин Цзян стукнул тростью об пол, лицо его вмиг переменилось, и он принялся браниться на чем свет стоит:
– Негодяй, развращающий все нравы и устои! Что это ты на себя напялил! Кто позволил тебе так вести себя на сцене? Ты опозорил лицо всех наставников и учеников! Будь жив твой отец, ты бы вогнал его в гроб своим поведением!
Старый господин Цзян обрушился на него, словно наставлял провинившегося внука. Шан Сижуй стал уже именитым актером, однако старик нисколько не щадил его достоинства. Десятки глаз уставились на Шан Сижуя, с особым любопытством глядели те, кто приехал издалека. Они давно уже были наслышаны о Шан Сижуе как о «нечистом духе театра», однако прежде не видали его выходок собственными глазами, о чем несколько сожалели, теперь же, разглядывая этот небывалый, странный костюм, поняли, что представления их о театре значительно расширились.
Шан Сижуй сказал громко:
– Это платье седьмой молодой господин лично срисовал с фресок в Дуньхуане [202]. В древности люди так и одевались. Я исполняю Чжао Фэйянь, императорскую наложницу династии Хань. Отчего это мне нельзя носить это платье? Мы ничего в нем не меняли самовольно!
Старый господин Цзян возразил:
– И ты еще смеешь утверждать, что ничего вы не меняли? В каком виде предстала Чжао Фэйянь в твоей пьесе? Как-никак она все же была императрицей! Ты же изобразил ее какой-то проституткой! Разве творила она всю ту грязь? Мне и говорить-то об этом стыдно!
После этого вопроса Шан Сижуй возмущенно рассмеялся. Когда Ду Ци разъясняет Шан Сижую смысл пьесы, первым делом он всегда говорит об исторических истоках, чтобы тот понял своего героя. Шан Сижуй привык уже заучивать либретто, запоминал он реплики с поразительной точностью, а потому открыл рот и мигом процитировал отрывки из «Исторических записок» [203], «Жизнеописания Фэйянь» [204] и «Записок о Западной столице» [205]. В них описывалось, как Чжао Фэйянь заводила любовников, убивала императорских отпрысков и делила одну постель с Чжао Хэдэ, – и все эти события были подтверждены людьми древности. В пьесе Шан Сижуя было место и выдумке, однако именно это они с Ду Ци не высасывали из пальца. Слушавшие его актеры все как один признали, что слова его имеют смысл.
Почувствовав, что ему бросают вызов, старый господин Цзян помолчал немного, а затем холодно усмехнулся:
– Как древние описали, так ты и исполнил! А к чему тогда ставить пьесы! Отправляйся уж тогда в чайную уличным рассказчиком и выступай там, добавишь еще больше подробностей! Когда ты наставляешь молодежь, сам говоришь, «в нашей пекинской опере мы изображаем прекрасных дев, а не женщин». А теперь вытащил на сцену такие позорные эпизоды!
И эти слова старика актеры нашли справедливыми. Нельзя же, к примеру, ставя историю о Симэнь Цине и Пань Цзиньлянь [206], прямо на сцене показывать, как с Пан Цзиньлянь снимают туфельки и срывают одежду! Ныне же необходимо было разобрать, до каких пределов развратности Шан Сижуй довел эту постановку, – однако четко прописанных критериев не существовало, как и не было судей, их определяющих, каждый мерил по своим представлениям. Приезжие актеры не видали, с каким изяществом урожденный Шан исполнял «Чжао Фэйянь», только сейчас их взорам предстал театральный костюм, а потому представления их о проступке Шан Сижуя были неясными и сомнительными, однозначного решения они вынести не могли. Местные актеры, хоть и могли провести для себя границы, все же не смели высунуть головы, – хоть Шан Сижуй сейчас и популярен, стоит на ногах он неустойчиво. История семьи Цзян в Бэйпине насчитывает три или четыре поколения, влияние их огромно, с редакцией каждой газеты, с каждой труппой они тесно
