Где. Повесть о Второй карабахской войне - Коля Степанян

Темнело. Хотелось прилечь и успокоиться. Разговор перенес меня мысленно к семье. Я увидел их плачущими в этот самый момент. У меня сжалось сердце.

Интересно, какие слова они про меня говорят. Какие обвинения произносят сквозь слезы. Эгоист. Максималист. Я слышал эти слова в свой адрес на протяжении всей жизни. И все же я не мог иначе. И я ни о чем не жалею.

Лег. Зажег лампу. Хотел уже нырнуть под одеяло, когда услышал голос рядом:

– Я не осуждаю тебя, Коль, честно, – это был Арсен.

– Все в порядке, брат, не переживай, – ответил я.

– Я понимаю, что это совсем непохожая ситуация, но за пару недель до армии у моей сестры был день рождения, и я ее не поздравил. Мы уже несколько месяцев как не общались к тому времени. Я так и не поговорил с ней.

Я выждал несколько секунд и сказал.

– Ну ты и сволочь.

– Знаю.

Я улыбнулся.

– Шучу, брат. Никто не идеальный. Все где-то да проебались. Это нормально. Не вини себя. И я себя винить не буду. Мы всего лишь люди, – мне хотелось его обнять, но я просто дотронулся до его предплечья. – Ладно, я читать, поговорим еще.

Сидел под одеялом минут десять. Лампа действительно согрела воздух внутри, и сделала это достаточно быстро. Гениальнейшее изобретение.

Начал читать. К моему удивлению, очень интересно. Даже захватывающе. Никогда бы не подумал, что могу взахлеб читать философию.

Увлекся. Даже не заметил, как дошел до пятьдесят пятой страницы. Даже не заметил, как перечитал ее второй раз. У меня мурашки пошли по телу.

Невероятно! Магия! Произошло именно то, за что я когда-то очень давно полюбил книги. Перелистываю страницу обратно. Медленно, шепотом перечитываю ее в третий раз.

Дай себе такие обеты:

«Я изменюсь в лице, увидав смерть, не больше, чем услыхав о ней. Я заставлю свое шаткое тело подчиняться духу, скольких бы трудов и страданий это ни стоило. Я стану презирать богатство, которое у меня есть, и не пожелаю того, которого у меня нет; не огорчусь, если оно будет лежать в другом доме, не обрадуюсь, если заблещет вокруг меня. Я не стану переживать из-за капризов фортуны, приходит ли она ко мне или уходит. Я стану смотреть на все земли как на мои собственные и на мои как на принадлежащие всем. Я стану жить так, будто знаю, что рожден для других, и возблагодарю природу вещей за это: ибо каким способом она могла бы лучше позаботиться о моих интересах? Одного меня она даровала всем, а всех – мне одному.

Имение свое я не стану ни стеречь с чрезмерной скаредностью, ни мотать направо и налево. Я стану считать, что полнее всего обладаю тем, что с умом подарил другому. Я не стану отмеривать свои благодеяния ни поштучно, ни на вес, меряя их лишь степенью моего уважения к получателю; вспомоществование достойному я никогда не сочту чрезмерным. Я не стану делать ничего ради мнения окружающих, но лишь ради собственной совести; о чем знаю я один, я стану делать так, будто на меня смотрит толпа народа.

Есть и пить я буду для того, чтобы удовлетворить естественные желания, а не для того, чтобы то набивать, то освобождать брюхо. Приятный друзьям, кроткий и обходительный с врагами, я всегда буду идти навстречу людям, не заставляя себя упрашивать, и всегда исполню честную просьбу. Я буду знать, что моя отчизна – мир, мои покровители – боги, стоящие надо мной и вокруг меня, оценивающие дела мои и речи. В любой миг, когда природа потребует вернуть ей мое дыхание (spiritum) или мой собственный разум отпустит его к ней, я уйду, подтвердив под присягой, что всю жизнь любил чистую совесть и достойные занятия, что никогда ни в чем не ущемил ничьей свободы, и менее всего своей собственной».

Тот, кто пообещает себе сделать это, кто действительно пожелает и попытается так поступать – тот на верном пути к богам; даже если ему не удастся пройти этот путь до конца, то все ж он погиб, на великий отважившись подвиг…

Я улыбнулся. Почти что даже рассмеялся.

А потом полились слезы.

3

Ребенком я обожал играть с огнем. Буквально. Брал спичку, поджигал ее. Наклонял. Наблюдал за тем, как огонь, неспешно поедая препятствие, приближался к большому и указательному пальцам правой руки. В то же самое время облизывал подушечку указательного пальца левой руки. Потом надо было растереть слюну между указательным и большим, и наконец я готов. Хватаю левой рукой сгоревшую сторону спички.

Нужно еще правильно балансировать, чтобы спичка не потухла. Цель – полностью черный изогнутый кусок дерева.

Здесь меня это тоже очень развлекает. У меня всегда в кармане коробка спичек. Обернутая в две пары носков, сберегающих от сырости.

Тут совсем другие ощущения от этой игры.

В первую очередь меня очень сильно, как никогда прежде, радует звук. В полнейшей тишине. Шрхк. Я зажигаю спичку.

Мгновенно за этим следует запах. Глубоко вдыхаю.

Тепло. Я наклоняю спичку, закрыв ее с двух сторон ладонями.

Здесь я не облизываю палец. Мне нравится легкое жжение от ожога.

В конце у меня между пальцами – идеально сгоревшая спичка, ее я растираю между ладошками в пепел.

Замечательная одна минута. Осталось около шестисот до полуночи.

Думаю, чем еще себя занять.

Ухожу в мысли. Или за мыслями.

А мысли уводят меня в июль.

Первые дни армейской жизни. В казарме расставлено множество стульев. Во втором ряду сижу я. Перед нами – ротный. Худощавый мужчина лет тридцати пяти. Добрые глаза. Говорит приветственную речь. Она достаточно неловкая, на мой взгляд.

Инструктаж. Правила.

– На доске номер горячей линии – на случай, если у кого-то будут какие-то проблемы… – Пауза, смотрит на нас с широкой улыбкой на лице. – Звонить я вам туда не советую. Если не хотите еще бо́льших проблем.

Ротный рассмеялся. Рассмеялась и толпа срочников.

Достаю коробку и зажигаю еще одну спичку. Непросто вспоминать об армии. Еще сложнее было проходить через нее. Видеть правду.

Живя вдали от Родины, неизбежно идеализируешь ее. По крайней мере у меня это было именно так. Я наивно верил всему, что слышал об Армении и армянах.

Например, тому, что все мы – одна семья. Объединенные общей болью. Общими вызовами, стоящими перед нами. Да, я идиот. Я идиот, потому что искренне верил, что ребята-срочники, которые