Оды и некрологи - Борис Дорианович Минаев
Мне трудно было читать его последние посты: он проклинал Россию, Москву, живущих в ней людей, он ненавидел наш конформизм, опубликовал «фотожабу» (коллаж) с разрушенным Кремлем. Когда ему кто-то из знакомых написал в ответ: «Ну а как же мы, твои друзья, готов, чтобы мы тут погибли?» – он тут же ответил: «Когда это начнется, я первым приеду». В тот момент это вызвало у меня раздражение, я не поверил ему, а вот когда он умер – я эти слова вспомнил и понял, что он бы действительно приехал, чтобы быть под этими бомбежками и всем объяснять, «что это справедливо, так и надо». Не знаю, долго бы он прожил после таких объяснений… Представляя себе эту гипотетическую ситуацию, я вдруг ощутил, какая жуткая пропасть между людьми разверзлась из-за этой трагедии – этическая, моральная, непроходимая пропасть. Ничего невозможно объяснить, ничего невозможно понять и принять, находясь внутри нее.
Теперь, когда все это случилось, открылось в его характере, может быть, главное – он все переживал слишком остро, а прятал все это за своей вечной ухмылочкой, шуткой по любому поводу (иногда неудачной). А это просто была попытка закрыться, защититься от боли, от этого внутреннего градуса, от остроты переживания.
Это случилось 13 августа 2022 года.
Вика с Артемом остались одни.
Осенью Света и старшие дети позвали нас с Асей в какое-то тихое место в Москве – помянуть.
На похороны, я знаю, пришли многие. В русском Берлине он был фигурой очень известной. Из Праги приехал Саша Морозов – в последние почти двадцать лет они снова стали общаться и дружить, встретившись на нашей с Асей серебряной свадьбе.
* * *
В Москве в Подсосенском переулке есть дом, и в доме есть комната, где находится «архив Врубеля» (второй архив, понятное дело, в Берлине). Большие картины, средние картины, маленькие картины стоят, прислоненные друг к другу, лежат на столе в папках, в стенном шкафу, висят на стенах. Там есть удивительные вещи – например, его первые работы, которые он написал, когда еще был школьником. Первый эскиз к «Празднику» или к портрету Сахарова. Флексы, которые он рисовал. Какие-то совершенно мистические штуки. Среди прочего – цитаты из Евангелия, написанные вначале пером, столбиками, образующими странные фигуры, потом какой-то особенной вязью.
…Мне бы хотелось когда-нибудь побывать на открытии не просто выставки, а целого музея Димы Врубеля – здесь, в Москве, или там, в Берлине.
Возможно, это когда-нибудь случится.
Вот Врубель идет по Москве своей удивительной походкой: как будто не знает, куда девать свои длинные руки, с этой своей мрачной улыбкой (у него не было переднего зуба, и он никогда это так и не исправил, не хотел), с какими-то пустынными колючками на щеках и с глазами, полными радости узнавания.
У Димы всегда голова была важнее, чем чувства, сказала Света Врубель, он был человеком идей, смыслов. Всегда.
Иногда он задавал безумные вопросы (ну, например, одну женщину он спросил: «А как это, быть вдовой?», она была, мягко говоря, изумлена), но он делал это не потому, что был толстокож или хотел всех поразить, нет. Он просто искренне пытался понять.
Он хотел все узнать. Вообще все.
И вот он идет по Москве, я вижу его… и как-то теряюсь. Не знаю, что у него спросить. Но спросить что-то надо, я знаю и все равно не могу.
* * *
9 августа 2023 года я пришел в музей: Новую Третьяковку на Крымском валу. Основная экспозиция. «Искусство ХХ века».
Я медленно шел по залам. Мои любимые Ларионов и Гончарова. Потом Машков, Шагал. Лентулов. Петров-Водкин.
Потом через Малевича, Дейнеку и Родченко с Бубновой начинаются советские времена. «Два вождя после дождя». Портреты деятелей советской элиты. Сталин. Бесконечные стройки пятилеток.
Хочется плюнуть и уйти. Повернуть назад.
…Но я дошел. Врубель висел в одном из последних залов. Среди нонконформистов.
Брежнев и Хонеккер в своем страстном мужском поцелуе. «Господи, помоги мне выжить среди этой смертной любви!»
Холст, масло.
Вариант (достаточно небольшой), который он сделал специально по заказу музея.
Я смотрел на эту картину и думал о том, что с ней связана не только Димина, но и вся моя жизнь.
Все, что в ней говорит, дышит, вопит, – все это по-прежнему во мне. Все это тоже я.
Ничего не изменилось. Я по-прежнему и ненавижу, и люблю ту жизнь. Люблю как раз за то, что в ней мы умели ненавидеть или по крайней мере сильно не любить. За то, что мы могли смеяться над этой советской ложью. И за то, что нас окружали люди, которые были в этом отношении с нами едины. Не было между людьми этой страшной пропасти.
И еще в этой картине я вижу всю Димину жизнь – счастливую, даже летящую, и в то же время горькую, тяжелую.
…Я вышел из музея и пошел к метро. Кругом было лето, счастливые молодые люди шли по Крымскому мосту и обнимались, смеялись. Целовались. Как индийские благовония, они распространяли вокруг себя запах счастья. Запах был такой сильный, что я начал от него немного задыхаться.
Но никого осуждать я не хотел.
Кто я такой, чтобы кого-то осуждать?
Нигерия – Исландия
(Красный пластмассовый стаканчик из-под кока-колы)
В 2018 году у нас в стране Россия происходил чемпионат мира по футболу.
Несмотря ни на что, мы – то есть Саша, Митя, и я, их отец – очень его ждали.
Больше того, казалось, что раз происходит что-то небывалое в нашей стране (чемпионат мира), то и все остальное пойдет как-то лучше. Прямее. В то, что это «Олимпиада в Берлине 1936 года», верить не хотелось. Впрочем, речь сейчас не об этом.
…Мы ждали-ждали, но ситуацию с билетами упустили – пока остальной футбольный народ сидел ночами в интернете (право на покупку билетов нужно было еще выиграть, как в лотерею), мы занимались своими делами.
В результате, уже ближе к маю, Митя предложил ехать в Волгоград на матч «Нигерия – Исландия». По две двести за билет. Практически копейки.
– Ну ладно, – сказал я. – Нигерия – Исландия, ладно, хорошо. Интересные команды. Почувствуем, так сказать, атмосферу события. Ну что, на самолете полетим?
– Да ну, пап, – сказал Митя. – Ну что на самолете. Билетов уже нет, а те, что есть, адски дорогие.
– А как тогда?
– На машине поедем.
