Оды и некрологи - Борис Дорианович Минаев
– Олег?
– Ну да, Олег. Если ты не против.
– Нет, я не против Олега. А ехать-то сколько?
– Ну как, день до Воронежа. Там ночуем. Потом еще шесть часов.
– А сколько до Воронежа?
– Километров пятьсот, кажется.
– Может, все-таки на самолете?
– Пап, ты можешь лететь. Мы поедем.
Вопрос был решен.
…Митя сел за руль, я был справа, а Саша и Олег примостились сзади.
Мимо нас по шоссе М-4 проносились разные населенные пункты. Дорога, кстати, была отличная.
* * *
Сонный (выехали часов в десять), я смотрел в окно и думал. Команды, конечно, очень интересные (и непохожие, понятное дело) – Нигерия, Исландия, но главное – атмосфера.
Атмосфера в те дни, летом 2018 года, в Москве была очень странная. Наверное, примерно такая же была во время Олимпиады 1980 года или во время фестиваля молодежи и студентов 1957-го, когда я еще не родился. Не знаю, правда, высылали ли всякий «антиобщественный элемент» из Москвы в 2018-м, я о таком не слышал. Но общее было очевидно – пустое метро, какая-то вежливая прохлада, стеклянная пустота, ну и, конечно, весь этот праздник мира, дружбы и спорта. Милиция равнодушными глазами смотрела на толпы иностранцев всяких разных национальностей, которые ходили с флагами, орали, пели, плясали в неустановленных местах, кассирами в метро срочно набрали тетенек хоть с каким-то знанием английского, остановки объявляли тоже на английском языке. Болельщиков в метро и на автобус пускали бесплатно, по их карточкам.
Прикольно.
Я вышел на «Площади революции». Там стояла толпа сенегальцев, человек тридцать, если я все правильно помню, с национальными барабанами, толпа подтанцовывала и пела. В основном женщины. Они были ярко одеты, некоторые с цветными дредами, весело пели. Глаза у женщин, правда, были какие-то грустные.
Москвичи и гости столицы останавливались, смотрели, и я вместе с ними посмотрел тоже. Не все, кстати, понимали, что происходит, кто это такие. Шепотом спрашивали друг у друга.
– Болельщики, болельщики…
– А! Понятно…
Потом я пошел на Никольскую (бывшую «25 октября»), там уже гуляли завсегдатаи. Многие уже в полдень были пьяные, дед с медалями и его бабушка пели советские народные песни, собирая с болельщиков мзду, пели и наши, и не наши уличные музыканты, народ обнимался и целовался, выпивал прямо из горла. Все было разрешено.
Перед этим я еще съездил в фан-зону Лужников, тоже смотрел какой-то матч на большом экране, там люди сидели прямо на асфальте, пили пиво из пластиковых стаканчиков, спали на лужайках, мальчики и девочки обнимались.
Все это было хорошо.
Ощущение призрачности этой свободы, конечно, царапало. Но было интересно смотреть на этих людей. Я, буквально не отрываясь, делал это – пялился на ребят из Польши, Германии, Словакии, Англии, которые вдруг оказались тут, рядом со мной.
И мы были вместе.
…И даже если это иллюзия – она все же была самой красивой, самой реальной и самой приятной из всех иллюзий. Ведь люди-то были живые, настоящие.
* * *
– Пап, а какую музыку поставить? – спросил Митя.
Я очнулся.
– Не знаю. А какая есть?
– Ну джаз?
– Давай джаз, конечно.
– Папа, и еще. А ты не хочешь с Сашей поменяться?
– Да не надо! – возмутился Саша. – Все нормально у меня.
(С детства Сашу укачивало в машине, через двести километров мы все-таки поменялись, я сел на заднее.)
Мимо проносились довольно красивые места. Мелькали реки. Указатели городов. Я сначала не мог понять, почему мне кажется, что я о них что-то слышал. Или читал. Потом осознал – да это ж моя программа, институтская. Или даже школьная. Река Непрядва. «Слово о полку Игореве». О, Русская земля, ты уже…
Князь Игорь и все такое прочее.
Елец. Тут жили Розанов, Пришвин, и Бунин тут тоже жил. А гимназию, где все они учились (или учили, как Розанов), для них построил молодой еврейский купец, предположим, Финкельштейн. На свои личные деньги. Мы были в этой гимназии, приезжали на экскурсию. Открыли тяжелую дверь вместе с Якович. Огромные окна, зеркала, шикарная лестница чугунного литья – все сохранилось.
Князь Игорь, стада, половцы, безумный Розанов и желчный Бунин – все переплелось у меня в голове, и я опять заснул.
* * *
В Воронеже мы ночевали.
Было уже темно, гостиница, вполне приличная, была забронирована заранее. Мы расселились по номерам и вышли на улицу поужинать.
– Что мы знаем о Воронеже? – спросил Митя.
– Здесь был в ссылке Мандельштам, здесь Платонов работал мелиоратором. Ну и Петр Первый, конечно. Первый русский флот.
– Ха… – сказал Митя. – А я знаю, что Воронеж – родина русского стейка.
– Это как?
– Ну, «Мираторг» тут. Производит мраморную говядину.
– Понятно, – сказал я и оглянулся.
Тихие улицы утопали в уютном полумраке, было очень тепло, по улицам гуляла молодежь.
Кафе и ресторанов было полно. Мы поужинали стейками и остались довольны.
Вышли опять на улицу.
Зашли в бар, выпили настойку.
Опять вышли на улицу.
– Хороший город, – сказал я. – Мне нравится.
И верно, в вечернем воздухе города была какая-то южная расслабленность: тихий смех, где-то играли на гитаре. Высокие каштаны и липы стояли вдоль всех улиц. Во дворах уютно светились огоньки.
И вдруг я ощутил какую-то смутную тревогу. Да, мне ужасно нравилось, что в нынешних российских городах, даже небольших, ну по крайней мере в центре – светятся эти уютные огоньки, можно зайти, пропустить рюмочку и съесть стейк, что молодежь неагрессивная, спокойная, ей есть куда пойти, что этот тихий воздух цивилизации проникает повсюду – гостиницы, кафе, кредитные карточки, убер-такси, и вдруг я понял, что всему этому прекрасному от силы лет пять-шесть. Что это очень тонкий, очень непрочный, очень молодой слой новой жизни.
* * *
Утром мы пошли в гостинице на завтрак и встретили толпу болельщиков из Туниса. Они были довольно хмурыми, но один – в майке национальных цветов и в ушанке с красной звездой – восторженно вопил что-то своей семье по видеосвязи в смартфоне.
Автобус с болельщиками из Туниса, видимо, ездил по провинциальным российским городам вслед за сборной. Воронеж, Самара. Бесконечные русские километры, гостиницы, чужие тревожные улицы, новенькие стадионы.
– Они, наверное, совсем не понимают, где они, что это все такое, – сказал Олег сочувственно и пошел брать сосиски.
По дороге ландшафт изменился, само пространство слегка искривилось, мир вокруг перестал быть плоским и ровным, горизонт отодвинулся в туманную дымку, и разнообразные поля, как в искривленном зеркале, вставали за окном во всю свою мощь – маковые, подсолнуховые, гречишные, я уж не знаю какие – розовое и желтое сменялись ярко-зеленым и голубым. Оттенки злаков и цветов переливались на солнце. Красота и жара, душный воздух за окном,
