Гюстав Курбе - Герстл Мак
В апреле 1876 года Курбе жаловался Кастаньяри: «Реверди продают в Орнане картины, которые украли у меня в мастерской на улице Отфёй и в проезде Сомон»[501]. В августе жалуется снова: «Моя доля материнского наследства конфискована. Жюльетта купила все наследство целиком, чтобы выгнать Реверди, но это неосуществимо: они остаются, невзирая ни на что. У них в Орнане есть кладовая, набитая моими картинами, которые они продают одну за другой. Если я потребую свои полотна, они передадут их все правительству»[502]. В состав недвижимости, которую Жюльетта купила у брата, входила и часть орнанского дома, в котором он родился и который захватили теперь Зоэ с мужем. После смерти Зели Жюльетта купила, видимо, не только братнюю долю материнского наследства, но и долю Зоэ. Примерно через месяц после кончины художника Жюльетта писала Кастаньяри: «Она [Зоэ] всю жизнь изводила семью; с тех пор как умерла мать, она устраивала нам всевозможные неприятности… четыре года против нашей воли занимала наш дом в Орнане. Я вынуждена была откупить дом и землю по просьбе Гюстава и отца; они не хотели, чтобы он попал в чужие руки…»[503].
Как ни жаждал Курбе, чтобы Зоэ с мужем убрались из орнанского дома, он боялся, как бы выселение их не оказалось чревато дополнительными потерями. «Отец сообщает, что собирается выселить Реверди, — писал он Жюльетте в мае 1877 года, сразу после окончательного определения суммы его долга. — Это тоже опасно: они увезут все, что нам принадлежит. Придется осмотреть их багаж, придется в присутствии властей обойтись с ними, как со слугами, поэтому пока что не подпускайте их к моему имуществу»[504]. Реверди сопротивлялись выселению, и в сентябре Курбе снова пишет: «Нужно обязательно и как можно скорее сказать Фюме [поверенный Курбе в Безансоне, занимавшийся его местными делами], чтобы он опечатал все вещи в нашем доме, где им [Реверди] нечего делать. Все, что в нем есть, принадлежит отцу или мне; итак, пишите Фюме. Это обязанность отца, если он не хочет, чтобы эти люди обокрали меня на тридцать — сорок, а то и пятьдесят тысяч франков. На что же я тогда буду жить и как расплачусь за колонну?»[505].
Это была долгая, невеселая, злобная, часто мелочная и корыстная семейная ссора, которой можно было бы избежать, будь психическое расстройство Зоэ вовремя распознано. Тогда ее деятельность, можно было бы ограничить, да и брат теплее относился бы к ней, зная истинную причину ее враждебности. Роль, которую играл Реверди, и поныне неясна, хотя есть свидетельства о том, что человек он был жестокий, скупой и неразборчивый в средствах. Он, вероятно, гораздо более ответствен за интриги и преследования, отравившие Курбе последние годы жизни, чем его психически больная жена.
Глава 34
Смерть
Даже после 4 мая 1877 года, когда было утверждено соглашение Дюваля с правительством, Курбе не решался вернуться во Францию. «Здесь у меня еще есть дела, — писал он Кастаньяри 14 мая из Тур-де-Пельс, — а потом я должен побыть в Орнане, где меня с нетерпением ожидает отец. Не знаю, когда все это кончится. Приеду в Париж, как только смогу»[506]. Но поскольку соглашение не являлось формальным охранным свидетельством при въезде во Францию, художник с недели на неделю откладывал возвращение на родину, не слишком полагаясь на уверения Дюваля, что его не тронут и остаток картин не конфискуют.
Опасения Курбе были далеко не беспочвенны, потому что чуть ли не весь год правительственный кризис угрожал стабильности Французской республики, находившейся под почти неприкрытой диктатурой президента Мак-Магона и мало напоминавшей подлинную демократию. После февральских выборов 1876 года, когда в Палате большинство получили республиканцы, а в Сенате число их мест увеличилось, хотя они и остались там в меньшинстве, кабинеты, возглавляемые Дюфором (март — декабрь 1876 года) и Жюлем Симоном (декабрь 1876 — май 1877 года) были относительно либеральны, но 16 мая Мак-Магон вынудил Жюля Симона подать в отставку и назначил премьером реакционного монархиста герцога де Брольи. В конце июня Мак-Магон при поддержке Сената распустил Палату и правил, по существу, без парламента до октября, когда новые выборы вернули республиканцам значительный перевес в Палате депутатов, которую Мак-Магону пришлось восстановить в правах. 23 ноября президент в последний раз попытался установить свой полный контроль, дав отставку де Брольи и заменив его другим реакционером — генералом Рошбуэ. Кабинет последнего продержался всего три недели: Палата отказала ему в вотуме доверия, и 13 декабря 1877 года Мак-Магон неохотно вернул на место премьера Дюфора, который сформировал либеральное правительство и покончил с министерским кризисом.
Все эти политические события непосредственно касались Курбе. Он не мог чувствовать себя в безопасности во Франции, пока у власти был де Брольи, а к тому моменту, когда было восстановлено республиканское правительство, оказался слишком болен, чтобы переезжать. Все лето его водянка, следствие алкогольного цирроза печени, неуклонно обострялась. Осенью положение стало тревожным. В октябре он поехал в Ла-Шо-де-Фон, «затерянную в горах деревню, где нет ничего, кроме снега и часовщиков»[507], и лег в частную клинику доктора Герьери, итальянского врача, которого ему всячески рекомендовали друзья в Веве и Тур-де-Пельс. Согласно печатной рекламе этого заведения, помещавшегося на улице Фрица Курвуазье, 36-а, Герьери лечил «все виды ревматизма, артрита, ишиаса, нервных заболеваний, опухолей, кожных болезней, параличей, невралгий, сердечных расстройств и т. д.»[508]. К несчастью, Курбе угодил в руки шарлатана, лечение которого сводилось главным образом к паровым ваннам и слабительному, что ослабило пациента и ускорило прогресс его недуга. Хотя спасти его на данной стадии болезни, наверное, не могло уже ничто, настоящее лечение продлило бы его жизнь еще на несколько месяцев.
Сведения поначалу были обнадеживающими. Лелу, знакомый Кастаньяри, сообщал ему 31 октября из Ла-Шо-де-Фон: «Я несколько раз порывался написать вам под диктовку Курбе, но он не пожелал сделать над собой усилие [и продиктовать письмо] — он не верил, что болен. Правда, сейчас ему гораздо лучше, чем когда он прибыл сюда… Мы отобрали у него белое вевейское винцо, вернее, всякое вино; при надлежащем уходе мы надеемся вылечить его. Отец и сестра [Жюльетта] приезжали навестить его; он в прекрасном настроении»[509].
Четвертого
