Гюстав Курбе - Герстл Мак
Фриц Эберхард, другой знакомый из Ла-Шо-де-Фон, послал 10 ноября доктору Блондону такой отчет: «Ноги у него страшно распухли, из них начала сочиться жидкость. Доктор-итальянец хочет прикладывать ему к ногам вытяжной пластырь. Сообщите Ваше мнение на этот счет. Курбе находит, что ему чуточку лучше… У него совсем пропал аппетит, но мучит постоянная жажда… Пишу Вам по просьбе Курбе»[511]. Тремя днями позже Жюльетта сообщила Блондону: «Я получила письмо от г-жи Жоликлер… Лидия говорит, что сегодня написала Гюставу и предложила перевезти его в Понтарлье; не знаю, что он ответит. Думаю, что, если он согласится, ему нужно получить охранное свидетельство от префекта»[512].
Тем временем Кастаньяри уговаривал художника приехать в Париж и лечь в клинику доктора Дюбуа: октябрьские выборы почти гарантируют ему безопасный приезд во Францию, особенно по болезни. Однако Курбе не хотел ехать ни в Понтарлье, ни в Париж. «Его невозможно убедить приехать в Париж, — отвечал Лелу 16 ноября. — Он ссылается на трудности поездки, свой раздутый живот… на неудобство лечебницы Дюбуа и проч., и проч. Он действительно очень болен… Семья по-прежнему не обращает на него внимания. Ах да, г-жа Реверди написала католическому священнику в Ла-Шо-де-Фон с просьбой посетить ее брата и обратить его к богу!»[513] В тот же день, только позднее, Лелу отправил Кастаньяри письмо: «Хваленые паровые ванны нисколько не сняли опухоль… Считаю, что срочно необходим приезд парижского врача, о котором Вы упомянули. Правда, Курбе не хочет и слышать об этом. Он не желает врача. И знаете почему? Потому что боится пункции. Когда при нем заговаривают об этой операции, он начинает думать, что приговорен… Его родные в Орнане решительно им пренебрегают. Сестра [по-видимому, Жюльетта] пишет исключительно о делах, доверенностях адвокатам и т. д. Это настоящие крестьяне из Франш-Конте… Думаю, давно пора прислать врача из Парижа с его [Курбе] согласия или без такового. Не объясняется ли его упрямство денежными соображениями? Он постоянно твердит, что у него нет ни гроша. Правда это или выдумка?»[514]
Курбе, вероятно, был сам виноват в кажущемся пренебрежении семьи к нему. Он всегда выказывал самую нежную привязанность к родителям и сестрам (за исключением Зоэ) и не хотел, чтобы отец и Жюльетта знали, как тяжело он на самом деле болен. Врачом, рекомендованным Кастаньяри, был Поль Колен, ассистент знаменитого хирурга Пеана, к которому перешла практика Нелатона после смерти последнего в 1873 году. 23 ноября Курбе сменил лечебницу Герьери на дом своего друга Эберхарда, который пригласил другого врача, доктора Буксера. По совету этого медика, нашедшего, что Курбе стало много хуже за время пребывания в лечебнице, Эберхард тут же попросил доктора Блондона приехать на консультацию. В тот же день Курбе продиктовал ему письмо к Кастаньяри: «Ваше последнее письмо содержит, разумеется, прекрасный совет касательно моей болезни, но сейчас я, к сожалению, не могу последовать ему. Я не в силах покинуть здешние места в такую холодную погоду. Заботятся обо мне в Ла-Шо-де-Фон хорошо, хотя я понимаю, что лечиться в Париже было бы лучше… Я получил от доктора Блондона исчерпывающие сведения касательно суда [соглашение от 4 мая] с подробностями, представленными поверенным Дювалем. Цитирую основные пункты: „1. Государство уже выручило от конфискации имущества 18 512 франков. 2. Судебные издержки составляют 11 750 франков. Таким образом, в руках государства остается принадлежащая Вам сумма в 6800 франков… Удержит ли государство эту сумму в качестве обеспечения или зачтет как выплату [в счет компенсации]? Вот это мы и должны выяснить. Почему… государство претендует на право продать Ваши картины, находящиеся у Дюран-Рюэля? Такая распродажа не кажется мне необходимой или обязательной, как оговорено в соглашении. Все, что вы должны государству на данный момент, уже уплачено, так что государству следует не продавать Ваши произведения, а вернуть Вам 6800 франков…“. Из этого Вы видите, что государство не имеет права продавать мои картины, так как в данный момент оно само у меня в долгу»[515].
Эта ненужная принудительная распродажа, которая состоялась 26 ноября в отеле Друо в Париже, была последним проявлением мстительности кабинета де Брольи. С молотка пошло всего десять картин, да и то второстепенных, в том числе одна или две незаконченные и один набросок. Вся партия была продана меньше чем за десять тысяч франков, включая «Прудона с семьей» — всего за полторы. Это были полотна, найденные в мастерской на улице Отфёй вместе с некоторыми «старыми мастерами», за которых удалось выручить сущие гроши: кроме того, проданы были рояль красного дерева, столы, стулья, восемь мольбертов, два этюдника, рамы, несколько рулонов неиспользованного холста, постельные принадлежности и «некоторое количество хлама»[516]. Распродажа личного имущества Курбе расстроила его не меньше, чем денежные потери: он всегда держался за свои вещи и любил их, даже когда они приходили в ветхость и теряли ценность.
С первоначальным излишком в шесть тысяч восемьсот франков плюс выручка от продажи картин и «хлама» государство имело теперь в руках около восемнадцати тысяч франков, принадлежащих Курбе, то есть почти четыре полугодичных взноса, которые он обязан был выплачивать по соглашению. Тем не менее художник поручил 1 января Дювалю внести еще пять тысяч франков, если государство будет на этом настаивать.
Первого декабря Курбе возвратился в «Тихую пристань», настолько раздутый серозной жидкостью, что объем его талии составлял сто пятьдесят два сантиметра: перевозить его пришлось в специальном железнодорожном вагоне, имевшем двойные двери. Через несколько дней доктор Блондон, прибывший из Безансона, и доктор Фарваньи из Веве сделали ему пункцию брюшной полости и откачали двадцать литров жидкости, что принесло ему облегчение лишь на краткие часы, пока полости вновь не наполнились жидкостью.
Двенадцатого декабря Курбе продиктовал письмо к Кастаньяри, ставшее последним: «Эти семь недель [в Ла-Шо-де-Фон]… стоили очень дорого; вдобавок после возвращения сюда мне пришлось вызвать двух специалистов, которые оперировали меня и откачали жидкость. Все это
