Гюстав Курбе - Герстл Мак

Курбе не собирался рисковать свободой, вернувшись во Францию без охранного свидетельства. В тот же день он раздраженно писал отцу: «Ты удивляешь меня, снова и снова твердя одно и тоже. Это огорчает меня; можно подумать, ты не понимаешь того, что я пишу. Скажи, хочешь ты, чтобы я переехал границу, а затем провел пять лет в тюрьме. Я делаю здесь все, что могу, чтобы добиться решения вопроса… Жандармы вдоль всей границы, особенно в Понтарлье, арестовывают всякого, кто похож на меня. Однажды, когда я был в Шо-де-Фон, друзья ради шутки уговорили меня переплыть Ду [на французскую сторону]. Бояться мне было нечего: при первом появлении жандарма я поплыл бы обратно… Что же вышло? На следующий день туда явились французские жандармы, расспрашивали жителей и даже перешли границу, чтобы повидать швейцарских жандармов, которым сказали, чтобы я не вздумал повторять свою попытку: у них, мол, есть ордер на мой арест. Если ты хочешь уплатить за меня 300 000 франков, я сейчас же вернусь… Мне не меньше твоего хочется возвратиться в Орнан или Флаже, но мы должны набраться терпения»[487].

Власти были уже почти готовы выставить окончательный счет за восстановление колонны. 10 февраля Дюваль сообщал: «За то время, что Вы не отвечали на мои письма и не проявляли интереса к своим делам, мне удалось договориться с правительством. Я составил соглашение, в соответствии с которым будет вынесено судебное постановление об уплате Вами 323 000 франков… но выплачивать Вы их будете по 10 000 в год… Подразумевается, что к тюремному заключению Вас не приговорят. Отныне Вам предоставляется полная свобода и всякие преследования против Вас прекращаются. Я пытался выговорить, чтобы ежегодная выплата была меньше 10 000 франков, но лучших условий не добился. Правительство требовало 25 000 или 30 000 в год… Примерно через месяц все будет оформлено, и вы обретете свободу»[488].

Окончательное постановление было вынесено 4 мая 1877 года. Курбе получил детализованный по пунктам счет за восстановление колонны:

Расходы министерства общественных работ 286 549,78 фр.

Расходы министерства просвещения и изящных искусств 23 420,00 фр.

Дополнительные расходы министерства общественных работ 13 121,90 фр.

Итого 323 091,68 фр.

Правительство не потребовало уплаты процентов за выплатной период, кроме как в случае задержки, за время которой будет взиматься пять процентов. Выплата процентов за все время сделало бы сумму настолько астрономической, что ее было бы невозможно взыскать. 10 000 франков в год должны были выплачиваться двумя полугодичными взносами начиная с 1 января 1878 года, что означало тридцать два года выплат для окончательного расчета по соглашению. Курбе было пятьдесят восемь лет. «Я вижу, как он, потирая руки, говорит на девяносто втором году жизни: „Наконец-то я расплатился за колонну! Отныне буду работать на себя“»[489], — язвительно комментировал Кастаньяри.

Глава 33

Зоэ

Через пару месяцев после бегства Курбе в Швейцарию его сестра Зоэ с мужем и двумя малолетними сыновьями переехала в Орнан и поселилась в доме старого Удо, который она, ее сестры и брат унаследовали от матери. Там она продолжала всем докучать. Год от году она становилась капризней и безответственней, и в ее расстроенном воображении большинство «истинных друзей», к которым она так доверительно обращалась два года назад в интересах брата, превратились теперь в его (и ее собственных) злейших врагов. Одержимая этой навязчивой идеей, Зоэ ополчилась на самых преданных сторонников Курбе — Кастаньяри, доктора Ординера, Жоликлеров. Один Брюйас еще пользовался ее благосклонностью, вероятно, потому, что болезнь удерживала его в Монпелье и он не мог играть активную роль в делах Курбе.

Брюйасу она написала в августе 1873 года, вероятно, перед отъездом из Парижа: «Увы, мой бедный брат болен… Ему пришлось покинуть Францию, чтобы обрести покой. С тех пор как он, на свое несчастье, познакомился с К[астаньяри], этим мерзавцем журналистом из „Сьекль“, мой брат погиб: этот эксплуататор отвратил Курбе от живописи и заставил быть рупором его [Кастаньяри] политических взглядов. О сударь, Вы были бы возмущены, если бы знали, до чего низко вел себя этот журналист! Он вошел в сговор с семьей наших земляков О[рдинеров]. Они утверждают, что брат должен порвать с семьей и с теми, кто не из их партии, что только они знают, какую роль предназначено ему сыграть. А так как у него отказала голова, эти негодяи пишут от его имени, хотят, чтобы он взвалил на себя ответственность за делишки их партии и обжаловал приговор военного суда, который оправдал [!] его за отсутствием состава преступления. К[астаньяри] уверяет, что этот шаг прославит брата, привлечет к нему новых друзей и что брат должен платить за всех. Увы, друзья столько раз обкрадывали его, что у него не осталось ни гроша. Что будет с нами — его отцом и семьей, которые пожертвовали собой ради него? Брат губит себя как художник ради нелепой политики К[астаньяри], став игрушкой в руках этих негодяев»[490].

Доктор Ординер, прекрасно знавший, что думает о нем Зоэ, и отвечавший ей не менее искренней антипатией, в октябре писал Кастаньяри из Тур-де-Пельс: «…Курбе пытается получить от г-жи Реверди свои записи и другие документы, касающиеся истории с колонной, которые находятся у нее. После неоднократных уклончивых ответов она недавно в Орнане, где теперь живет, ясно заявила семье К[урбе], что все передала властям; кто хочет получить документы, пусть к ним [властям] и обращается. Таким образом, она стала непримиримым врагом брата — это видно и по ненависти, которую она испытывает к его друзьям (включая нас с Вами), и по ее действиям. Она чувствует, что от нее ускользнула ее всегдашняя мечта — полная власть над личностью, взглядами и поступками нашего друга, и это приводит ее в ярость»[491]. В декабре Курбе сообщил: «Нам так и не удалось получить записи от моей сестры. Думаю, она сошла с ума [подчеркнуто Курбе]…»[492]. Художник, вероятно, не имел этого в виду буквально, но, сам того не подозревая, попал в точку. Если Зоэ еще не лишилась рассудка, то уже в течение некоторого времени выказывала первые признаки помешательства, однако психическая деградация протекала так медленно, что никто тогда не понимал истинной причины ее сумасбродного и явно нелепого поведения.

В январе 1874 года Зоэ возобновляет переписку с Брюйасом: «Вы, несомненно, знаете из газет, что этот злополучный процесс начнется в конце февраля или первых числах марта