Паустовский. Растворивший время - Олег Дмитриевич Трушин
3 сентября 1956 года Нина Николаевна Грин писала Паустовскому:
«Дорогой Константин Георгиевич!
Опять обращаюсь к Вам с просьбой. Старо-Крымский горсовет, действительно не имея денег, обратился в СП с просьбой поддержать материально восстановление домика Александра Степановича. К его просьбе присоединяются Крымское отделение СП и отдел культуры при Облисполкоме. Я уже послала им, по их просьбе, копию просьбы Ст. – Кр. горсовета. Если деньги будут, домик восстановят до зимы. Он вот, вот рухнет.
Вчера привезла ограду (на могилу Грина. – О. Т.) из Симферополя. Заводы “тянут” целый месяц, пришлось даже обратиться к помощи обкома партии, – тогда только работа началась. Ограда скромная, но солидная. Жду Михайловского, – тогда будем ставить её.
Уже живу в Ст. Крыму наискосок от своего домика. Счастлива, что я снова здесь и в благополучии, какого у меня никогда не было»{310}.
К сожалению, домик Грина в Старом Крыму как музей будет открыт уже не только после смерти Паустовского, но и Нины Николаевны Грин. И всё же без участия Паустовского он вряд ли появился бы вообще.
Говоря об истории отношений Паустовского и Нины Грин, отметим, что они безвозвратно оборвутся в конце 1950-х годов. Точнее говоря, инициатором разрыва будет сам Паустовский. Почему? Об обстоятельствах этого раздора – в письме Паустовского исследователю творчества Александра Грина, автору книги о нём, Леониду Борисову от 8 июня 1960 года:
«Насколько я заметил, она (Н. Н. Грин. – О. Т.) очень следит за тем, чтобы появляться в печати в качестве “вдохновительницы” Грина, и приходит в негодование, если этого не бывает.
Я ответил ей, – писал о Вашей великолепной книге “Волшебник из Гель-Гью”, о Вашей любви к Грину и о том, что никто не приносит столько вреда памяти больших писателей, как родные, объявляющие себя монополистами этой памяти и ведущие себя как мелкие собственники по отношению к их творчеству. (Откуда мог знать Паустовский, что когда-нибудь именно эта проблема коснётся и его самого. – О. Т.)
После моего письма наши отношения с Н. Н. Грин были прерваны. Простите за эти неприятные подробности. Но я считаю, что Грину чудовищно не везло при жизни и так же не повезло и после смерти»{311}.
Наверняка этот разрыв для Паустовского был крайне болезненным.
Но так сложились обстоятельства.
Выправлять их он не стал.
14 февраля 1956 года в Москве откроется XX съезд КПСС.
За 12 дней работы съезд, словно остановив ход времени, заставит страну сделать глубокий вдох и, затаив «дыхание» от произнесённой на нём Н. С. Хрущёвым речи о развенчании культа личности Сталина, содрогнуться от случившегося. Нужен ли был тогда стране такой поворот в истории? Ответить на этот вопрос непросто. Тогда общество действительно впало «в кому» переосмысления прошлого и не все, кто служил стране верой и правдой, смогли найти для себя ту точку опоры в реалии, в которой предстояло жить почти заново.
Ещё 4 октября 1954 года на заседании бюро прозы Союза писателей было принято решение «О формировании редколлегии Московского альманаха к XX съезду КПСС», который впоследствии получил название «Литературная Москва». В редакционный состав альманаха были включены Константин Паустовский на правах редактора, Георгий Берёзко[36], Эммануил Казакевич, Самуил Маршак, Александр Бек, Вениамин Каверин, Владимир Тендряков, Владимир Рудный[37]. Производство альманаха было поручено издательству «Московский рабочий». Впоследствии в редсовете альманаха произойдут небольшие изменения и в его состав войдут Маргарита Алигер и Анатолий Котов[38].
Альманах предполагалось выпускать два раза в год. И в 1956 году редакционному совету всё же удалось выполнить намеченное – издать две объёмные книги.
Ознакомившись с солидным содержанием первого номера альманаха, в котором, в частности, были напечатаны поэтические подборки Маргариты Алигер и Леонида Мартынова, Алексея Суркова и Самуила Маршака, Анны Ахматовой и Николая Заболоцкого, а также роман Эммануила Казакевича «Дом на площади», рассказы Константина Федина «В Ясной поляне» и Виктора Шкловского «Портрет», главы из поэмы Александра Твардовского «За далью даль», очерки Анатолия Злобина и Константина Лапина, Александра Афиногенова и Владимира Тендрякова, Паустовский в письме Казакевичу от 11 апреля 1956 года, находясь в Тарусе, «отрезанный распутицей от всего мира» и прихворнув радикулитом, восхищаясь сборником, писал:
«Сборник превосходный. Из прозы на первом месте Ваша повесть – это прекрасная вещь, в двух словах о ней не скажешь, очерк Злобина и статья Пастернака. Федин несколько манерен и как-то искусственно тепловат, как остывающая грелка. Поэзия блистает. Совершенно поразительный Заболоцкий, и очень хорош молодой Рождественский. Как здорово, что сборник будет отныне периодическим. Поздравляю. <…>
Вы знаете поэта Марка Шехтера? Хороший поэт. Его замалчивают критики и недолюбливают собратья по перу (поэты) за то, что он выпустил серию довольно едких эпиграмм… Я думаю, что в “Литературной Москве” следовало бы напечатать небольшой цикл его лирических стихов. Пусть Маргарита Осиповна (Алигер. – О. Т.) сменит гнев на милость и отнесётся к нему помягче, – он этого заслуживает.
Я напишу ему, чтобы он прислал Вам для сборника свои стихи, прочтите. Очень стоит. К тому же Шехтер человек очень больной, вряд ли много проживёт на свете, и ему, естественно, хочется, чтобы был услышан и его поэтический голос»{312}.
Корней Чуковский в дневнике в записи от 4 марта 1956 года отметит:
«Как кстати вышла “Лит. Москва”. Роман Казакевича воспринимается как протест против сталинщины, против “угрюмого недоверия к людям”»{313}.
Выход первой книги «Литературной Москвы» действительно был событием, своего рода отдушиной после всех съездовских событий. Уже с момента объявления о начале его издания, учитывая состав редакции, к нему потянулись авторы разных уровней, в особенности те, кто ещё не имел большого читательского круга или по каким-то причинам длительное время не выходил на связь с читателями.
Альманах, наделавший своими публикациями немало шума в высоких партийных коридорах, просуществовал всего лишь год и был закрыт уже осенью года своего основания. Вполне возможно, что он существовал бы и дальше, если бы не чувство «вольности», навеянное временем, которое подвигло редколлегию напечатать ряд материалов, вызвавших столь сильное негодование не только блюстителей «цензорского ряда», но и самого Хрущёва. В какой-то степени «Литературная Москва» повторила судьбу «Нового мира»
