Гюстав Курбе - Герстл Мак

Курбе не полагался исключительно на помощь своих друзей и семьи. В июне он сам письменно обращался к Греви и министру просвещения Жюлю Симону. Греви порекомендовал ему адвоката Лашо, для которого Курбе приготовил обширные записки как основу для действий защиты. Предположение о передаче его дела в обычный суд отпало — власти уведомили художника, что в конце июня он предстанет перед третьим военным судом первого военного округа в Версале. Окончательное обвинительное заключение было составлено 25 июля г-ном де Плане, одним из секретарей суда. В целом этот документ излагал дело с похвальной объективностью: в нем признавалось, что Курбе голосовал против создания экстремистского Комитета общественного спасения, занимался главным образом сохранением предметов искусства, добросовестно присматривал за вывозом имущества из особняка Тьера, не был членом Коммуны во время подписания декрета о сносе Вандомской колонны и, наконец, требовал разобрать колонну, сохранив ее бронзу. Тем не менее на нем лежит ответственность за определенные действия. Ввиду этого «вышеназванный Гюстав Курбе должен предстать перед военным трибуналом за: 1. участие в восстании, имевшем целью изменить форму правления, и подстрекательство граждан к вооруженному выступлению друг против друга; 2. за узурпацию общественных функций; 3. за участие в разрушении общественного памятника — Вандомской колонны, помогая или присутствуя вместе с теми, кто подготовлял, проводил или осуществлял его решение»[400].

Зоэ пыталась теперь заручиться помощью Альфреда Брюйаса, к этому времени ставшего полным инвалидом. «Мы виделись с нашим бедным отцом, приехавшим в Париж на свидание с нашим несчастным братом, — писала она 26 июля. — Его [Курбе] допрашивали, и слушание дела начнется в воскресенье [30 июля] или в понедельник [31]… Поэтому прошу Вас, сударь, если среди ваших друзей есть люди, знакомые с военными, которые должны судить Гюстава, внушите через них последним, что в Гюставе нужно видеть художника, стремившегося целиком отдаться искусству… Мы сами стучимся во все двери и встречаем сочувственный прием у всех влиятельных и высокопоставленных лиц. Будем надеяться. Мы виделись с Гюставом. Он сильно изменился. Мы очень удручены»[401]. Почти сразу за этим письмом Зоэ послала еще одно, с просьбой, чтобы Брюйас выступил на суде свидетелем: «Почти все высокопоставленные люди Франции и соседних стран запаслись местами [на суде]. Попасть в зал будет почти невозможно. Право [на вход] имеют одни свидетели. Г-н Ланю поручил нам обратиться ко всем подлинным друзьям моего брата, которые готовы ему помочь… Если Вы сможете приехать в Париж и помочь Гюставу, выступив в понедельник в Версале в качестве свидетеля защиты, Вы окажете нам огромную услугу»[402].

Брюйас был слишком тяжело болен, чтобы ехать, но он написал Лашо: «Я узнал, что Вам поручено защищать моего друга Г. Курбе. Я совершенно чужд политики и связан со знаменитым живописцем лишь общей любовью к искусству, что позволило мне оценить его благородную и честную натуру. Поэтому я отказываюсь верить, что он каким-либо образом замешан в том, что творилось в Париже. Если мое свидетельство… может быть Вам полезным, вы вправе, сударь, распорядиться им как считаете нужным»[403]. Зоэ он послал телеграмму с объяснением, почему не может приехать на суд, а также сочувственное письмо: «Мне нет нужды говорить Вам, что положение Гюстава… в высшей степени удручает меня и что, несмотря на все нападки, мишенью для которых он стал, я не верю и не поверю, что он мог иметь приписываемые ему намерения»[404].

Глава 27

Тюрьма

Невзирая на шумиху, поднятую журналистами и памфлетистами, военный суд отнесся к Курбе на редкость уважительно. Председатель суда полковник Мерлен выразил сожаление, что столь талантливый художник впал в такое пагубное заблуждение. Курбе судили вместе с восемнадцатью другими членами Коммуны, и очередь до него дошла лишь 14 августа. В ответ на вопросы Мерлена он вновь заявил, что вся его деятельность при Коммуне была конструктивной: он охранял национальное достояние, голосовал против экстремистского большинства, спас коллекцию Тьера и пытался сохранить бронзовую облицовку Вандомской колонны. Обвинение вызвало всего двух свидетелей, и ни один из них не дал показаний, порочащих обвиняемого. М-ль Жерар подтвердила, что художник жил у нее с 6 января по 23 мая, что она попросила его съехать лишь потому, что не хотела, чтобы арест произошел в ее доме, и что художник всегда вел себя весьма пристойно. Жозеф Дюшу, привратник одного из зданий на Вандомской площади, заявил, что ему кажется, будто он видел, как 16 мая Курбе, в короткой черной куртке, взобрался по приставной лестнице и нанес первый удар по колонне. Суд явно не поверил привратнику, а Курбе возразил, что у него есть только один черный костюм — долгополый сюртук и что его живот не дает ему возможности взбираться по приставным лестницам.

Напротив, защита представила более десятка свидетелей да еще с десяток держала в резерве. Виале, председатель Общества вспомоществования бедным VI округа, показал под присягой, что Курбе вернул ему документы, конфискованные Национальной гвардией. Казалá, издатель журнала «Магазен питтореск», характеризовал художника как человека умеренных политических взглядов. Директор Лувра Барбе де Жуи и директор Люксембурга Филипп де Шеневьер, оба уволенные Коммуной и восстановленные после ее падения, утверждали, что Курбе серьезно способствовал сохранению художественных ценностей в национальных музеях не только до и во время Коммуны, но и в неделю уличных боев, последовавших за вступлением версальских войск. Дориан, к которому обращался доктор Ординер, подчеркнул, что Курбе — замечательный художник, но непоследовательный и некомпетентный политик. Этьен Араго, бывший мэр столицы, вообще не считал Курбе политиком. Жюль Симон, министр просвещения, с некоторой неохотой показал, что художественная комиссия при правительстве национальной обороны, председателем которой Курбе избрали в сентябре 1870 года, была неофициальным органом, поэтому художник не являлся государственным служащим и узурпировать общественные функции просто не мог. На следующем заседании, 17 августа, Паскаль Груссе, его товарищ по несчастью, находившийся в одиночном заключении в Версале и услыхавший о выдвинутых против Курбе обвинениях лишь после оглашения их на суде, добровольно дал показания о том, что Курбе не имел никакого отношения к декрету об уничтожении колонны, переговорам с подрядчиком и самому сносу памятника. На заседании 22 августа Курбе обвинили в соучастии в краже исчезнувшей из Тюильри серебряной статуи двухметровой высоты, изображающей «Мир»; однако через четыре дня Мерлен объявил на заседании суда, что статуя обнаружена в подвалах Лувра.

С Курбе обошелся мягко даже прокурор Гаве, объявивший, что ему горько видеть «художника с большим талантом среди деклассированных людей, которых леность и зависть превратили