Гюстав Курбе - Герстл Мак
Глава 26
Арест
После вступления версальских войск в Париж 21 мая некоторым лидерам Коммуны удалось бежать в Лондон, Бельгию и Швейцарию, но большинство их было арестовано. Всю кровавую неделю, что длилось сопротивление коммунаров, Курбе оставался на своем посту, помогал Барбе де Жуи, восстановленному в должности директора Лувра, оберегать национальные коллекции. Он, вероятно, мог бы легко бежать в Швейцарию через Безансон или Понтарлье, но, очевидно, не предполагал, что ему грозит опасность, хотя и принял некоторые элементарные меры предосторожности. Оставив свое имущество у м-ль Жерар в проезде Сомон, он 23 мая перебрался к своему старому другу, мастеру по музыкальным инструментам А. Леконту, на улицу Сен-Жиль, 12, в III округе. После ареста художника Леконт объяснял, что он не занимался политикой и не мог отказать в гостеприимстве Курбе, которого знал двадцать лет.
Первого мая полиция явилась к м-ль Жерар и конфисковала сундук с бумагами Курбе. 1 июня она проделала то же самое с двумястами шестью полотнами, хранившимися в подвале дома и уже плесневевшими от сырости, забрав, кроме того, два ящика с другими картинами и антикварную панель; 2 июня она обыскала мастерскую на улице Отфёй, 32, а заодно квартиру г-жи Роменанс по тому же адресу и опечатала дверь мастерской. Эти обыски и конфискации явно преследовали цель выяснить, нет ли у Курбе работ, украденных в государственных галереях или из дома Тьера, хотя Гоне, полицейский комиссар, занимавшийся этим, признавал, что «наша неосведомленность в вопросах искусства не позволила нам определить, написаны эти полотна самим Курбе или попали к нему из других коллекций»[385]. Все найденное было действительно собственностью Курбе, за исключением маленькой античной статуэтки и головы, отбитой от другой статуэтки, которые он подобрал в развалинах особняка Тьера с намерением при первой же возможности присоединить их к остальной коллекции.
Это было лишь первое звено в целой цепи несчастий. 28 мая муниципальный совет Орнана высказал свое неодобрение относительно деятельности Курбе во время Коммуны и распорядился убрать с фонтана на площади статую «Ловец форели». 30 мая распоряжение было выполнено, и статуя передана Режису Курбе. Это оскорбление, нанесенное властями родного города, почему-то ранило Курбе гораздо глубже, чем многие последовавшие затем более серьезные удары; в своих письмах он снова и снова бурно негодует по поводу этой несправедливости и грозится отомстить ее инициаторам. Несколькими днями позже пришла весть еще того хуже: его мать, которую он обожал, скончалась в возрасте семидесяти семи лет.
В ночь на 7 июня Курбе был арестован на квартире у Леконта и препровожден сначала в министерство иностранных дел для опознания, а затем в префектуру полиции, где его допрашивали в течение часа и задержали на ночь. Утром он переслал Кастаньяри торопливо нацарапанную записку: «Вчера в одиннадцать вечера меня арестовали, отвезли в министерство иностранных дел, затем, в полночь, — в полицию. Я спал в коридоре, набитом арестованными, а теперь сижу в камере № 24. Думаю, что вскоре меня отправят в Версаль. Если можете навестить меня, буду счастлив поболтать с Вами… Положение мое не из веселых. Вот куда можно угодить, если слушаться сердца»[386]. На новом допросе 8 июня он заявил, что стал членом Коммуны лишь для того, чтобы иметь возможность оберегать национальные художественные ценности, и что он последовательно противился всяческим экстремистским мерам.
Тем временем о его судьбе ползли самые фантастические слухи: не располагая достоверной информацией, журналисты дали волю воображению: «В газетах публикуется множество всяких домыслов о художнике-бандите Курбе… — писал один корреспондент. — Одни сообщают, что он умер от апоплексического удара в Сатори [форт вблизи Версаля], другие утверждают, что он укрылся в Баварии. Мы имеем возможность исправить все эти неточности. Курбе отравился в Сатори. Умирал он медленно и мучительно. Случай свел нас с одним из жандармов, дежуривших в день, когда привезли Курбе. Этот жандарм присутствовал при его смерти и показал нам могильный холмик, под которым он спит последним сном»[387]. По другой версии, Курбе «находился в [Военно] морском министерстве, когда наши войска взяли его в плен. Он пытался спрятаться в шкафу, слишком маленьком для человека его комплекции, так что обнаружили его без труда. Опознанный одним из офицеров, он пытался оказать сопротивление, но выстрел разнес ему голову»[388].
Поскольку все радикальные и даже сколько-нибудь либеральные газеты были закрыты, враги Курбе получили полную свободу действий. В течение нескольких недель появилось бесчисленное множество злобных карикатур на художника, десятки статей и наспех написанных памфлетов с яростными нападками на него. Анри Морель обозвал его «бегемотом, раздувшимся от спеси, разжиревшим от безрассудства и одуревшим от спиртного, чей непомерный вес увлекает с собой… в пучину, целую толпу маленьких безобидных людей, лижущих ему ноги, которые формой своей напоминают копыта, причем скорее ослиные, чем конские»[389]. Самой, непристойной из всех оказалась длинная статья Александра Дюма-сына в «Фигаро»: «Республика должна производить спонтанное поколение… от какого невероятного смешения слизняка и павлина, от каких генетических противоположностей, из каких отвратительных нечистот произошла, например, вещь, называемая Гюставом Курбе? Под каким колпаком, с помощью какого навоза, от какого взбалтывания вина, пива, едкой слизи и гнилостных газов выросла эта громогласная и волосатая тыква, это эстетическое пузо, это воплощение безумного и немощного „я“?»[390]
Из тюрьмы Консьержери, примыкающей к префектуре, Курбе, успокаивая семью, писал 11 июня: «Не могу в ближайшее время вернуться домой, потому что ужасные события, которые недавно произошли, требуют моего присутствия в Париже… Что же до муниципальных властей Орнана, осмелившихся оскорбить мою семью и меня самого, то с ними я сведу счеты позднее. Сейчас я в заключении и жду, когда более спокойные времена, которые скоро наступят, дадут мне возможность оправдаться. Я надеюсь явить Франции пример человека, считающего за честь выполнять свой долг в любых обстоятельствах»[391].
Кастаньяри, редактор «Сьекль», пустил в ход все свое влияние, чтобы добиться освобождения Курбе или по
