Просроченный долг - Йожеф Лендел
— Было сто двадцать один, стало сто тридцать один. — Эту цифру сообщил им староста.
— Где дашь место? — спросил один из вновь прибывших, крепкий, ладно сложенный уже немолодой мужчина. Потому что они всё еще стояли у двери, у вонючей параши, на скользком, липком цементе.
— Садитесь, — сказал вместо старосты человек, с виду крестьянин, с уже заметно выросшей бородой.
— Куда?
— Туда, где стоите, — ответил староста и отошел.
— Каждый новичок начинает у параши, — объяснил мужик. — Такой порядок. А когда старые уходят, новые подвигаются поближе к окну. Но можно и остаться, — прибавил он. — Я здесь останусь, сквозняка боюсь.
— Понятно! С организацией у вас полный порядок, — сказал рослый мужчина, который, еще когда одевались, отличился сноровкой. «Старый матрос», — объяснил он еще там. — Вижу, с организацией полный порядок, — повторил он.
— Староста — главный бухгалтер, — похвастался мужик.
— Оно заметно, — ответил старый матрос.
Новички с отвращением глядели на липкий цемент, по которому каждую минуту кто-нибудь, шагая по рукам и ногам, подходил к параше. Возвращаясь, он разносил подошвами липкую, вонючую грязь. Новички, только что из бани, в чистой одежде, остались стоять.
Но потом не выдержал человек с грыжей и сел. Потом сел матрос. Потом Андриан. Потом по очереди сели все и уже совсем было заснули, если бы их не подняли из-за утренней раздачи хлеба. Только теперь они осознали, что вот уже целые сутки в тюрьме.
Есть никто из них не мог. Свой первый тюремный хлеб они отдали старым арестантам. Андриан отдал крестьянину и порцию сахара, два кусочка. Матрос положил свой сахар в карман, только хлеб через поднятые руки и головы передал худому пареньку, который даже не просил хлеба.
— Дядь! Покурить не найдется? — обратился прямо к Андриану арестант со щетиной на подбородке.
Старик вскинулся. Потом понял, что он не в институтской лаборатории, и, улыбнувшись себе самому, лукаво ответил:
— К сожалению, я забыл, что нужно было захватить курево.
Шли дни. И шли ночи, которые история, быть может, назовет «тысячью и одной Варфоломеевской ночью», кстати сказать, ошибочно. Потому что здесь преследовали не одну из двух религий и даже не какую-то партию, а самых разных людей, виновных и невиновных. Тех, за кем до этого никаких грехов не было, и тех, кто накануне сам бросал сюда невиновных. Но безгрешные попадали сюда не потому, что безгрешны, а виновные не за свою вину. Тогда многое было непонятным…
Число людей в четыреста восьмой камере, которое с прибытием Андриана выросло до ста тридцати одного, вскоре достигло ста семидесяти четырех. Но и теперь место нашлось всем. Удивительно, но, может, могло бы поместиться и больше. Например, если на двух кроватях и под ними спало бы не по пять, а по шесть человек. Но так как число вновь прибывающих и отбывающих было примерно одинаковым, количество обитателей камеры с двадцатью пятью койками установилось примерно на ста семидесяти четырех.
Тюремные правила предусматривали ежедневную получасовую прогулку. И книги для чтения должны были давать. Но при всем желании эти правила невозможно было соблюдать, если бы таковое желание даже имело место. Поэтому люди коротали время за шитьем с помощью сделанной из рыбьей косточки иголки. Из рубахи — носовой платок. Из одеяла — тапочки. Потому что при такой массе людей даже за тюремным имуществом следить было невозможно. Были такие, кто скручивал нитки из выдернутых из подолов рубах нитей. Большинство играло в шахматы и в домино. Фигуры делали из хлебного мякиша, на краску для белых фигур шел зубной порошок, а в черных фигурах черный хлеб от грязных рук становился еще чернее. Из хлебного мякиша делали и макеты геодезических инструментов. Прошел слух, что из тюрьмы людей повезут на строительство дорог. Поэтому под окном образовались курсы дорожных мастеров, на которых было много слушателей. Только инструменты нужно было каждый день лепить новые, потому что ночью их всегда кто-нибудь съедал. Вору везло, что его на этом не поймали, воровство каралось нещадно. Потому что были уже голодны. Каждый съедал шестьсот грамм хлеба и был рад, когда согласно установленному старостой камеры порядку подходила его очередь на добавку — полчерпака жидкой капустной баланды. Или же радовался, что его очередь пришлась не на день капустной баланды, а может быть, будет в день рыбного супа.
Премудрости дорожного строительства преподавал химик, главный инженер фабрики резиновых изделий. Однако он, по мнению профессора, достаточно хорошо понимал и в геодезии, причины вмешиваться не было. Ему казалось смешным, что кто-то здесь, в тюрьме, осваивает новую специальность, но и похвальным: знания никогда не помешают.
Были и такие, кто вел жаркие научные дискуссии. Другие изучали иностранные языки. Были здесь и учителя, и ученики. Моряк рассказал историю своей жизни, которая началась в Архангельске, продолжилась в Кронштадте, а потом, через фронты и заводы, привела его в эту камеру. Человек с грыжей, учитель по профессии, по многу дней рассказывал романы с продолжениями, с такой поразительной точностью, что его охотно слушали даже те, кому произведение было знакомо. Молодой инженер дал полное описание самого большого в мире парохода «Куин Мэри», на котором он два месяца тому назад плыл в Америку.
— Теперь меня обвиняют в этой американской поездке, — прибавил он в конце своего рассказа. — А ведь я не просился. Меня послали. И проверяли мою благонадежность. А вот теперь… — И губы его скривились в горькой усмешке.
Они познакомились, сдружились, как во время долгого путешествия по железной дороге. Охотно говорили о прошлом, но о настоящем, о том, что было за стенами тюрьмы, едва-едва. Тот, кому вспомнились жена, дети, мать или работа, ложился где-нибудь и затыкал уши. Если было достаточно места, засыпал. Потому что и на полу уже спали в четыре смены.
Но все же тому, кто возвращался с допроса, до смерти уставший, измученный, всегда освобождали целую койку. Это они могли организовать, но это было все, что можно было сделать. Тишины они, конечно, создать не могли. Как бы худо ни было лежащему рядом человеку, шум никогда не стихал. Артист во весь голос декламировал стихи. Смеялись над анекдотами. Крестьяне говорили о пахоте и о том, какие облака к какой погоде. Адвокат рассказывал об интересных случаях из практики. Сделанные из хлеба костяшки домино со стуком опускались на доски кровати и часто рассыпались на крошки под рукой азартных игроков.
Сравнительно с другими, профессор легко переносил тюремную жизнь. Возможно, потому, что у него не было жены и детей. Из его шестисот грамм
