Перо в её руке. Женские письма – женские судьбы в XVIII веке - Сесиль Берли
Наконец, милостивый государь, если вы в добром здравии, если вы наслаждаетесь радостями дружбы, король Пруссии прав – вы в тысячу раз счастливее него, несмотря на славу, которая его окружает, и посрамление его недругов.
Президент [Эно] составляет как все утешение моей жизни, так и всю ее муку, ибо я страшусь потерять его. Нам часто случается беседовать о вас. Как жестоко с вашей стороны говорить, что нам никогда более не доведется увидеться! Никогда! Это и в самом деле речи покойника, но, слава богу, вы отнюдь не умерли, и я ничуть не теряю надежды увидеть вас снова.
Я припоминаю, возможно слишком поздно, что некогда переписка с вами мне наскучила; столь длинное послание может навлечь на меня ту же беду.
Прощайте, милостивый государь. Никто не питает к вам большей склонности, уважения и дружбы – я думаю так вот уже 40 лет.
В апреле 1764 года, после 10 лет совместной жизни, которая на первый взгляд казалась вполне гармоничной, госпожа дю Деффан со скандалом выгоняет Жюли де Леспинас. Она случайно узнает, что та принимает Д’Аламбера и некоторых других друзей в своем скромном жилище за час или два до того, как распахиваются двери ее салона. В назначенное время небольшая группа разделяется и спускается по лестнице, ведущей в спальню госпожи дю Деффан. При ней, ослепшей и состарившейся, они приветствуют друг друга так, будто только что встретились. Узнав, что эту безобразную комедию разыгрывали в течение долгих недель, а то и месяцев, держательница салона приходит в страшный гнев. Глубоко униженная, она не может понять, как Д’Аламбер и другие друзья-философы могли предпочесть ей Жюли, эту незаконнорожденную, эту нищенку. Столкнувшись с тем, что кажется ей непростительным предательством, она ведет себя как женщина из высшего сословия, стоящая на вершине социального могущества. Нижеследующее письмо Вольтеру написано именно в этих обстоятельствах – госпожа дю Деффан выбирает почти полностью умолчать о них, но упоминает о том, что 15 апреля умерла маркиза де Помпадур, с которой она никогда не встречалась лично. Госпожа дю Деффан погружается в меланхолию.
2 мая 1764 года
Я не льщу себя надеждой, милостивый государь, что вы заметили, как давно я не имела чести писать к вам; но если вы по случаю обратили на это внимание, то должны знать причину. Во-первых, президент [Эно] был болен и доставлял мне много тревог. За сим последовали болезнь и смерть госпожи де Помпадур, которые занимали и волновали меня в той же мере, как и многих других, которым это было совершенно безразлично, а следом прибавились домашние печали и хлопоты, поколебавшие мой слабый дух. Я желала несколько успокоиться, прежде чем писать вам.
Ваше последнее письмо (о котором вы, конечно, не помните) очаровательно. Вы пишете, что желаете узнать, о чем я думаю. Ах! Милостивый государь, о чем вы меня просите? Мои мысли сводятся к одной-единственной, очень печальной, ибо, если правильно рассудить, в жизни есть лишь одно несчастье – родиться. Во всем свете нет такого состояния, которое казалось бы мне предпочтительнее небытия. Вы сами, господин де Вольтер, в чьем имени заключено все мыслимое счастье, авторитет, уважение, слава, все средства избежать скуки, вы, который сам себе доставляет все выгоды (понятная философия, которая помогла вам предугадать, что в старости достаток есть необходимость); так вот, милостивый государь, несмотря на все эти преимущества, я убеждена, что даже в этом случае лучше было бы не рождаться, ибо смерть неизбежна, несомненна и так противна природе, что все люди подобны дровосеку[9].
Вы видите, какой грустью охвачена моя душа и сколь несвоевременно я взялась писать к вам; но, милостивый государь, утешьте меня; прогоните тоску, которая меня снедает.
Я только что прочла «Историю Шотландии»[10], которая, собственно говоря, представляет собой всего лишь жизнеописание Марии Стюарт; это довело грусть мою до последней крайности. Надеюсь, что ваш Корнель[11] выведет меня из этого состояния. Пока я прочла только послание к Академии и предисловие. Мы весьма дивимся, читая ваши слова о том, что не все пишут хорошо. Кажется, нет ничего легче, чем писать, как вы, а между тем никто в мире не может в этом сравниться с вами; после вас я больше всего люблю одного лишь Цицерона.
Прощайте, милостивый государь, с моей стороны было бы недостойно более занимать вас.
Я хотела бы сейчас быть в Женеве, то есть с вами.
Я люблю вас всем сердцем, и вы смогли бы хоть на мгновение утешить меня в том, что я появилась на свет. Здесь у нас все без изменений, нет никаких «дариолет»[12], объявляющих, откуда ветер дует, есть одни лишь глубокомысленные политики, которые предсказывают, судят да рядят, и, надо думать, все мимо.
Госпожа дю Деффан не ограничивается изгнанием Жюли де Леспинас. Она сразу вычеркивает ее из своего завещания. У Жюли нет ни состояния, ни положения, и, чтобы свершилась справедливость, так и должно остаться. Но в ее глазах, которые уже не видят, этого по-прежнему недостаточно! Она ставит Д’Аламберу ультиматум: если он хочет остаться почетным гостем ее салона, он должен полностью порвать с Жюли де Леспинас. В ответ на это Д’Аламбер без всяких колебаний заявляет: он друг Жюли и останется им до конца. Он больше не в силах терпеть не только враждебное и даже презрительное отношение госпожи дю Деффан к идеям просветителей, но и ее милостивую снисходительность к Жюли, ведь он тоже рожден вне брака и несет на себе бремя позора, которым общество клеймит бастардов. Для Д’Аламбера и его друзей Жюли – «муза Энциклопедии», но ее поддерживают не только они. Даже сам президент Эно, бывший возлюбленный и преданный друг госпожи дю Деффан, предоставляет Жюли финансовую помощь,
