Перо в её руке. Женские письма – женские судьбы в XVIII веке - Сесиль Берли
Макон, 22 марта 1753 года
Если вы что-нибудь слышали об этом секретаре суда из Вожирара, дайте мне знать. Вам вздумалось сказать мне, что вы показывали мои письма аббату де Кане [писателю, другу Д’Аламбера], и он остался ими доволен. И как же прикажете после такого известия сохранять хладнокровие? Это расстраивает [sic!] мне воображение. Но поскольку вы не покажете ему письма́, коль скоро найдете его недостаточно совершенным, я говорю себе, что аббат его не увидит, и успокаиваюсь. Я была бы счастлива, если бы вы сумели убедить его познакомиться со мной, но вам это не удастся; в лучшем случае получится, как с Дидро, которому хватило одного визита, – во мне совсем нет атомов, которые обладают притягательной силой[6].
Я написала Формону, чтобы он сам сообщил вам свое мнение о ваших сочинениях. Он во многом сходится со мной, находя ваше «Рассуждение о вельможах, Меценатах и проч.»[7] немного затянутым. Но он очарован стилем; он утверждает, что нечто в духе Лабрюйера было бы уместнее, но признает, что вы были совершенно правы, не последовав тому, так как эта тропа уже слишком исхожена. Он был бы в отчаянии, как и я, если бы вы замкнулись в своей геометрии, – это именно то, чего желают и на что надеются так называемые «великие умы» и невеликие таланты, нападая на вас. Будьте философом настолько, чтобы не тревожиться о том, выглядите вы им или нет; и питайте презрение к людям настолько искреннее, чтобы отнять у них всякую возможность и надежду оскорбить вас.
Я рассчитываю на скорую встречу с вами, то есть даже более скорую, чем ожидала, если только не выйдет какой-нибудь задержки, которой я не могу предвидеть. Я возвращаюсь в Париж в июне и очень рассержусь, если по приезде узнаю, что вы изволите находиться в деревне. Мне действительно не терпится видеть вас и говорить с вами. Надеюсь, что жизнь, которую я намерена вести, придется вам по вкусу: мы часто будем ужинать вдвоем, лишь вы и я, и поможем друг другу утвердиться в своем решении не ставить свое счастие в зависимость ни от кого, кроме себя самих. Может быть, мне удастся научить вас выносить общество себе подобных, а вы научите меня без них обходиться. Придумайте, как мне избавиться от скуки, и вы обяжете меня больше, чем если бы открыли мне тайну философского камня. Здоровье мое не слишком дурно, но я слепну. На следующей неделе я еду в Лион и увижусь там с кардиналом [де Тансеном]. Не думаю, что он столь же счастлив в своей пурпурной мантии, сколь счастлив в своей бочке некий человек, который приходится ему племянником [Д’Аламбер]. Пусть моя поездка не помешает вам написать мне – она будет весьма недолгой, и я точно так же получу ваши письма. Прощайте. Сделайте все, что в ваших силах, чтобы аббат Кане захотел свести знакомство со мной. Не знаю отчего, но он и его племянница всегда напоминали мне о «Терезе-философе» [либертинский анонимный роман, вышедший в 1748 году]. Вам, может быть, незнакома эта книга – если станете справляться о ней, молчите, что это я вам о ней сказала.
В мае 1753 года госпожа дю Деффан возвращается в Париж. Она вновь распахивает двери своего салона, который имеет небывалый успех и становится светским, философским, литературным и культурным эпицентром столицы. Его хозяйка отныне слепа и особенно нуждается в постоянной заботе и внимании. Она вступает в переписку с Жюли де Леспинас, которая все еще находится в Лионе, и осыпает девушку ласками в надежде побороть ее сомнения. В нижеследующем письме госпожа дю Деффан набрасывает подробный план их совместной жизни, которую она преподносит прежде всего как взаимные моральные обязательства. В конце концов в апреле 1754 года Жюли приезжает в Париж. В течение следующих 10 лет она будет жить на антресольном этаже в скромном помещении, которое сообщается с квартирой госпожи дю Деффан через низкую лесенку.
13 февраля 1754 года
Я счастлива, моя королева, что вы довольны моими письмами и решились все ясно изъяснить господину Дальбону [брату Жюли]; но я совсем не разделяю вашего мнения, что это окончится неудачей. Я убеждена, что он захочет назначить вам содержание (его бы побили камнями, поступи он иначе), а это значит, что моим планам нескоро суждено будет свершиться. Но уж если он вам откажет, вы получите полное право поступать по собственной воле, и в этом случае я надеюсь, что вам все так же захочется поселиться в моем доме; однако прежде, моя королева, вы должны как следует изучить самое себя и увериться, что не раскаетесь в этом. В своем последнем письме вы пишете вещи самые нежные и приятные, но припомните, что два или три месяца назад вы так не думали. Вы признались тогда, что страшитесь скуки, о которой я вас предупреждала, и хотя вы к ней привычны, в большом свете она может стать для вас более нестерпимой, чем в уединении, – и коли так случится, вы впадете в уныние, которое сделает вас несносной, а у меня вызовет отвращение и сожаления. Таковы были ваши собственные выражения, и надо думать, что именно эту «ошибку» вы просите меня простить и забыть. Но, моя королева,
