Майя Плисецкая. Грация и Вечность - Михаил Александрович Захарчук

в Московское хоровое училище. / Начинать, Миша, никогда не поздно. К вашему сведению: Вагнер свою первую оперу написал в 42 года. / Человек волен как птица и имеет право находиться там, где ему лучше думается, работается, дышится. Гоголь писал «Мертвые души» в Риме – что, он оттого меньше любил Россию? Не сводите человеческую судьбу к географическим перемещениям. / Творчество в решающей степени определяет состав аминокислот и их комбинации в организме творца. / Я всегда интересуюсь творчеством коллег. Никогда – завистливо. / Как-то я написал кантату «Бюрократиада», и ее долго запрещали. Запретители всегда четко определяли всякую угрозу в свой адрес. Если не понимали ее коротким умишком, то чувствовали нюхом, печенкой. / Сколь я друг, столь и враг хороший. И я с углами, не овальный. Это и про меня строки Павла Когана: «Я с детства не любил овал, я с детства угол рисовал». Бываю также излишне упрям и недипломатичен. Майя Михайловна в таких случаях говорила, что я «кручу ручку» – на своем настаиваю. Но как раз ей-то я почти всегда уступал и почти всегда делал это с удовольствием. Когда мы с ней бывали в разлуке – главной статьей наших расходов становилась оплата телефонных разговоров. / Труд пианиста – труд галерный. Но другого способа играть люди еще не изобрели. И чем больше твой возраст, тем больше надо упражняться, чтобы хорошо играть. Рояль труднейший, если не самый трудный инструмент. И я стал хитрить: перешел на орган. (Как будто этот инструмент очень легкий! – М. З.) / Майя Михайловна была в Японии 37 раз, а я – 11. Однажды в Токио состоялся концерт для тысячи виолончелей, которым дирижировал мой большой друг Мстислав Ростропович. Звонит мне такой весь восторженный: «Слушай, мы попали в Книгу рекордов Гиннесса!» – «Неужели собрали тысячу виолончелистов со всего мира?» – «Бери выше – 1067! Ой, вру, 1068, я забыл себя посчитать». / Многих выдающихся деятелей отечественной культуры мне пришлось отпевать. Среди них и Антонину Васильевну Нежданову. У гроба, Мишенька, по-иному на многие вещи смотришь. / В творчестве нынче я располагаю абсолютной свободой. Я могу прислушиваться к пожеланиям и учитывать их при работе, но не более того. Например, мне могут сказать: мы были бы рады, если бы вы обратились к русскому сюжету. А в остальном сдерживает только регламент во времени. Пример: Нью-Йорская филармония заказала мне «Очарованного странника» по Лескову, и нужно было уложиться в час пятнадцать – час тридцать. При прогоне директор филармонии с секундомером в руках стоял в зале. И зря. Свои обещания я всегда выполняю. / Я – верующий человек. / После премьеры «Мертвые души» на весь гонорар, полученный за оперу в Министерстве культуры СССР (восемьдесят тысяч рублей, но в 1977 году!), я устроил в московской гостинице «Националь» банкет на 550 человек. Пришли все: певцы, оркестр, оба хора, миманс[17], постановочная часть, работники мастерских театра. Я чувствовал себя счастливым – редко выпадает композитору при жизни радость столь качественного исполнения нового театрального сочинения каждым, подчеркну, каждым участником. И не по обязанности и службе, а по градусу творческой увлеченности и заинтересованности. / Сказать по правде, я объяснить не смогу, как протекает процесс написания музыки. Отдельные его составные анализу поддаются. Но целиком… Мозг задействован в музыку постоянно, все 24 часа в сутки. Иногда досочиняешь, скажем, партию альтов в самом неподходящем месте. Потом за письменным столом можно от нее и отказаться, просто проставить паузу. Но мозг, вовлеченный в процесс созидания, делает эту работу по инерции, сам по себе, без принуждения воли. Я заметил, что пришедшая в голову мысль, если она чего стоит, непременно удержится в памяти. Можно не вскакивать ночью с постели, чтобы записать ее. А если мысль никудышная, банальненькая, то мигом выскочит она из головы, испарится. / Думаю, что высота нашего авторитета музыкального в мире по-прежнему грандиозна. Хотя больше известны наши исполнители. И они как японская техника – уже гарантия. Такие звезды, как Гергиев, Мацуев, всегда имеют полный зал. А это значит Россия, российская школа. Полагаю, что мы иногда сами отсюда, из России, не понимаем того огромного значения, которое имеют подобные проводники русской культуры. / Мне часто в жизни хотелось сказать что-то противоположное тому, что я говорил раньше. Может быть, я просто такой неправильный человек. / Авангард не выдержал испытания временем. И он отсек от себя то огромное количество слушателей, которые просто любят музыку, любят мир звуков. Сегодня авангард существует, конечно, в музыке, но прописался он в музыкальном гетто. В Мюнхене есть специальный абонемент, который очень интересует меня как профессионала, который так и называется: Musika Viva. На него специально рассылаются приглашения, и на концерты идет специальная аудитория, то есть каждый раз это одна и та же публика. Но в филармонических программах подобной музыки нет совсем. Конечно, авангард способствовал многим технологическим сдвигам, которые произошли в музыке. Масса нового найдена в звукозаписи, в контрастах и оркестровке, но сути искусства, когда человек должен быть потрясен, задет, тронут, – этого авангарду достичь не удалось. / Думаю, что великий Чехов ошибся в мечте о будущем человечества. К сожалению, мы не становимся лучше. Человечество становится лживее и безжалостнее. / Пушкин, Гоголь, Лесков и Чехов в моей жизни сыграли гигантскую роль. Благодаря им я стал умнее, тоньше. / Однажды Шостакович спросил меня: «Нас ссылают на необитаемый остров. Какое одно сочинение палачи разрешат вам с собой взять? Какое? 5 секунд». Я сказал: «Искусство фуги» Баха. А вы, Дмитрий Дмитриевич?» – «Я бы взял «Песнь о Земле» Малера». За два месяца до его кончины я был у него в Жуковке на даче. Уходя, спросил: «Вы изменили свою точку зрения?» – «Нет. «Песнь о Земле» Малера. А вы?» – «Я тоже нет. «Искусство фуги» Баха». / Мне в жизни, считаю, сильно повезло. Прекрасные музыканты инспирировали многие мои сочинения. Это всегда являло стимул к полной творческой мобилизации. И всегда я ставил перед собой цель – в одном сочинении, но максимально показать возможности инструмента и исполнителя-виртуоза. Мне, не скрою, всегда льстило, когда звукорежиссер спрашивал меня во время записи, скажем, концерта для трубы: «Я вижу, вы сами хорошо владеете этим инструментом». / Я никогда не следовал стадному чувству. Я шел своим путем, который был продиктован мне генетическим кодом, природными склонностями, семьей, истоками. Я всю жизнь просто писал музыку. Честную музыку. В этом убежден непоколебимо. Ту музыку сочинял, которую слышал внутри себя. Кого-то, возможно, она раздражает, дразнит. Кого-то задевает, трогает. Я счастлив, что прожил свою жизнь в музыке. Счастлив, что был рожден в России. Россия – моя