Цельнометаллическая оболочка (Старики и Бледный Блупер) - Густав Хэсфорд

Короткие стволы М16 выплевывают искры золотого огня, а Джонни-Би-Кул бросает гранаты в танк.

Я выглядываю из-за теплой туши мертвого буйвола. Танк, вроде бы, не поврежден.

Пули как иглы пронзают воздух над головой, буйволиная туша от них покачивается, и я понимаю, что пора менять позицию.

Когда я поднимаюсь, получаю скользящий удар по голове.

Я падаю на спину.

В небе надо мной черным-черно от кувыркающихся гранат.

Гляжу, как лениво пролетают гладкие зеленые яйца. Кто-то разбрасывает твердые шумные зерна, из которых прорастает смерть.

Повсюду вокруг люди кричат друг на друга.

Я не понимаю, что происходит.

Придя в сознание, ползу на четвереньках, ищу оружие.

Я вижу, как арвинский офицер скручивает шею рыже-золотистому петушку Дровосека. Арвин запихивает голову цыпленка под ремень. Арвин уходит, а мертвый цыпленок бьется об его бедро.

Армейские которым по возрасту и велосипед доверять рановато, выполняют важное задание по лишению противника ресурсов. Они выстроились в одну шеренгу и мочатся на перелатанные джутовые мешки, набитые рисом, которые они вытащили из тоннелей мясными крюками.

Я замечаю, как пять арвинов армии прячутся за хижиной. Арвины накладывают на себя перевязки, чтоб их вывезли на медицинских машинах подальше от боя.

Армейские хряки захватили Бодоя Бакси. Краснорожий сержант бьет Бодоя Бакси по макушке. Водой Бакси не дергается, но дерзко сверкает глазами в ответ, не склоняя головы, и, каждый раз, когда ему задают вопрос, плюется. Они бьют его по рту. Он плюется в них кровью.

Я что-то кричу Водою Бакси, но слова мои теряются где-то у меня в груди.

Арвинские солдаты беззаботно болтаются посреди этого цирка ужасов как Гекльберри Финны, прогуливающие школу и выбирающие место для рыбалки.

Они повесили Сонг. Взяли обрывок колючей проволоки и повесили Сонг на огромном банане. У нее сломана шея. Ее язык высовывается изо рта, он черный и нелепый.

Три пацанчика с детскими мордашками стоят на капоте старого французского броневика и тычут в покрытые синяками бедра Сонг стволами своих Ml 6.

Не было б войны, эти ребятки так и околачивались бы у бильярдной в каком-нибудь городке, говоря друг другу «Иди в жопу!» достаточно громко, чтобы услышали проходящие мимо школьницы.

Я пытаюсь сделать шаг, еще всего один лишь шаг. Не выходит. Валюсь на землю. Лежу ничком на земле и гляжу, как огромная тень накрывает мое лицо.

Меня поднимают и несут сквозь тучу красно-лилового дыма, прямо в бурю жалящего песка.

Меня кладут рядом с ранеными, дожидающимися погрузки. Санитары ножами срезают амуницию с раненых. Санитары разрезают и снимают с меня пижамный костюм.

Мы ранены, и потому невидимы.

Добродушный медик опускается на колени и покрывает мазью мои лицо и руки. Солнце бьет в глаза, и я его не вижу.

Я говорю: - Спасибо, кореш.

Переворачиваюсь налево в сторону приглушенных стонов. Какой-то санитар-салага удумал: притащил сюда Боевую Вдову, мать Би-Нам Хая, и оставил ее, раненую, на ворохе окровавленных перевязочных пакетов - решил, что ее вывезут на медицинской машине.

Кто-то смеется, но это не Тренер. Тренер валится на спину, выплевывая кровь.

Кто-то где-то воет, долго и жутко, и в голову приходит мысль: «Не может же человек так орать», и носильщики, которые загружают раненых, застывают и прислушиваются. И видно, что один из носильщиков, невысокий парень с брюшком, увешанный подсумками, до отказа набитыми перевязочными пакетами, мочится прямо в штаны, но еще не знает об этом. Он прислушивается к этому вою, а на лице его такое выражение, будто заостренный осколок только что пронзил ему ногу.

Мексиканец с большими усами раскачивается взад-вперед, а тем временем его пухлощекое округлое лицо с квадратными белыми зубами рассказывает всем по-мексикански о том, что он только что разработал убийственную программу мести, потому что гуки убили всех его друзей. Санитары привязали мексиканца канатом. Время от времени мексиканец кричал матом.

Когда меня укладывают в чрево ревущей машины, похожее на пещеру, я вижу, как солдаты кувалдами вгоняют в землю стальные прутья в поисках тоннелей.

Тоннельные крысы - искусные старатели, умельцы раскапывать всякие штуки там, где им быть не следует.

Солнце закатывается, но в какой-то тоннель зашвыр-

нули гранату «Вилли Питер», и деревня освещена белыми и желтыми вспышками новых взрывов. Эти разрывы гремят как состав груженый боеприпасами, который взорвался от экстремальной жары.

Армейские санитары поднимают на борт вертолета раненого и укладывают его рядом со мной, непрестанно разговаривают с ним, ободряя, осторожно прикасаясь к нему, чтобы он не ощущал себя брошенным, но можно разглядеть выражение его глаз, и оно уже объявило его покойником.

После того как последний санитар загружает последний похоронный мешок, словно тяжеленный тюк с бельем, санитары спрыгивают через грузовую дверь и забегают под свист турбин, низко пригнувшись, чтобы не попасть под почти невидимые лопасти, отворачивая лица от укусов воздушных струй.

Я плыву в морфийном тумане, отключившись, и все происходящее, в чем я участвую, движется все медленней и медленней, и движение это может застыть и прекратиться в любой момент.

Я погружаюсь в теплый сон, а армейский санитар напротив меня диктует в трубку полевой рации. Он зачитывает имена и личные номера погибших. Где-то далеко отсюда в уютной тихой конторке крыса-сачок ловко обращает липкую красную кровь в чистые белые формуляры, чтоб ее можно было принять на учет и забыть.

Я качаюсь на волнах теплого сна и воспоминаний, и меня греет мысль о том, что не успеет взойти солнце, как Дровосек с командиром Бе Даном вернутся в деревню, расставят часовых, перевяжут раненых и похоронят убитых. И мертвые останутся навеки среди живых, уснув в священной земле, богатой и плодородной, удобренной кровью и костями их предков.

ДИКОЕ МЯСО

История - это кошмар, от которого я пытаюсь проснуться.

Джеймс Джойс, Улисс

Лишь мертвым дано узреть войну до конца.

Платон

Мужчины, не так давно перенесшие ампутацию учатся управлять новенькими блестящими креслами-каталками. Научишься кидать мяч, сидя в каталке - сможешь делать почти все остальное. Кроме как ходить.

Стоишь, пялясь через стеклянную дверь на энергичных инвалидов. Доктора и сестры зовут их «ампами» или «ампуташками». Сами ампутированные, поближе к реальности, жалости не признают и предпочитают называть себя калеками.

Калеки - это куски людей с подключенными к ним мозгами; по странному стечению обстоятельств они до сих пор живы, эти безоружные мужчины, которые ушли когда-то на войну и вошли в контакт с вражеским взрывным устройством.

Если страдания и впрямь облагораживают душу, то война во