Воспоминания провинциального адвоката - Лев Филиппович Волькенштейн

В Ростове-на-Дону жил крупный промышленник, Иван Семенович Кошкин, церковный староста собора, гласный думы, коммерции советник[239], собственные шахты, большое скобяное дело и другие дела. Мужчина энергичный, купец новой складки, с образованием. Особенно он гордился своим казачеством.

— Я — торговый казак, — говаривал он при случае.

По существовавшему закону, какое бы положение казак ни занимал, он не мог терять связь с казачеством, уйти, так сказать, как уходят из крестьянского или мещанского общества. Поступая в университет, податные сословия получали увольнение от общества, а казак всегда оставался казаком[240].

Затем Кошкин построил на местном заводе и верфи собственную флотилию для вывоза угля. Первая паровая баржа была сооружена и торжественно спущена на воду. Небывалый праздник! Приглашенных было до 300 человек. Спуск баржи, освещение, завтрак, речи и прочее. Приглашен был атаман и вся местная ростовская знать. С присоединением Ростова и других местностей к Войску Донскому были упразднены исправники и их заменили окружные атаманы[241], обычно «генералы на льготе»[242]. У нас в Ростовском уезде был генерал Поляков. Жил он в Ростове, к городу касательства по управлению не имел. Тихий, малозаметный человек. Атаман не мог быть на торжестве, он был в Петербурге на каком-то совещании и прислал телеграмму Кошкину. Возвращаясь в Новочеркасск, князь Святополк-Мирский проезжал Ростов и на вокзале был встречен генералом Поляковым с полковником Лазаревым. Атаман спросил генерала, как прошло торжество. Генерал ответил, что не был.

— Почему?

— Я, ваше сиятельство, не был приглашен.

— Как так?

— Не знаю.

— А Кошкин разве лично у вас не был?

— Нет, я его не знаю, не видел.

После этого, спустя недели две, Кошкин получил приказ: торговому казаку Ивану Кошкину явиться к его сиятельству в такой-то день. Торговые казаки имели установленный мундир. Напялил Кошкин мундир, нацепил медальон ордена и явился. Вошел атаман — так Кошкин рассказывал, — руки не подал и даже не сказал «здравствуйте», а, стоя поодаль, громко сказал:

— Почему окружной генерал Поляков не был приглашен на торжество спуска баржи?

Растерявшись от такого приема, гордый Кошкин не нашелся сказать «вышло недоразумение», «досадное упущение» или что-либо в этом роде, а бухнул:

— Я с генералом не имею чести быть знакомым. Он не нашел нужным познакомиться, когда прибыл в Ростов.

— Что? — рявкнул князь. — Торговый казак ждет визита генерала? Генерал обязан к казаку на поклон ходить? Вот мое решение: ежели в течение 48 часов генерал не донесет мне, что ему принесено извинение за оскорбление, то на два года на коня.

Повернулся и ушел. Нетрудно себе представить, что пережил именитый Кошкин от такого приема. Кошкин хотел ехать к государю жаловаться, но друзья указали ему, что государь не будет ссориться с атаманом, а, несомненно, также усмотрит «падение казачьих нравов, разложение казачьей дисциплины, умаление престижа власти» и прочее. Узнал от городского головы о происшествии тихий генерал Поляков, очень огорчился горячности атамана. Свели его в клубе с Кошкиным, и генерал лично поехал в Новочеркасск к атаману, где уладил происшествие и успокоил атамана.

В Новочеркасске на широком проспекте, прилегающем ко дворцу и дворцовой площади, был разбит бульвар, на котором атаман рано утром прогуливался. На бульваре были посажены молодые деревья, которыми его сиятельство любовался и следил за их уходом. Велик был его гнев, когда однажды усмотрел ряд обгрызенных веток. Молодая листва была значительно объедена. Гаркнул атаман:

— Дознать всенепременно, кто сие учинил!

Дознали — козел хозяина «Гранд-отеля» вышел по недосмотру на улицу, перескочил невысокое ограждение бульвара и полакомился свежею весеннею зеленью. Доложили, и последовала резолюция: закрыть гостиницу, выселив в ней живущих, впредь, пока деревья обрастут новой листвой… И закрыли. Казачки посмеивались, им все это весьма нравилось. Застонал хозяин: пропала гостиница на год. Но умные люди надоумили его: в спешном порядке привезли из лесничества отборные экземпляры деревьев с комьями земли на корнях, работали ночью, усадили, привязали к кольям, полили, а деревья, подвергшиеся нашествию козла, убрали, выселили и самого козла. Гуляет атаман утречком по бульвару и, нахмурив чело, ищет объеденные деревца. Не нашел, удивился, еще поискал — не видно. Не сон ли это был? Но мертвая гостиница подтвердила происшествие. Сообразив, как выполнен его приказ, улыбнулся, сам подошел к гостинице, вызвал перепуганного до смерти казака-хозяина и зычно сказал:

— Молодец! Казаки всегда отличались умом и находчивостью. Открывай торговлю, а козла свези на хутор.

К этому милостивцу надо было ехать. Взяло меня сомнение: а что, ежели гаркнет:

— Зачем адвокат?

Или:

— Как смел еврей въехать в самую центру казачьей святыни без предварительного разрешения? А адвокат содействовал, попустил!

Решил я, если возможно, уклониться от поездки и в крайнем случае через адъютанта просить его сиятельство допустить адвоката ввиду плохого знания просителем русского языка.

Для выработки прошения я направился к моему давнему клиенту и большому приятелю Николаю Александровичу Болдыреву, арендатору большого зимовника, известному коневоду. Казачье управление сдавало большие поместья коневодам за бесценок, но с условием обязательной ежегодной сдачи определенного небольшого количества лошадей по установленной цене для нужд войска. Получил ценные необходимые сведения для ходатайства Фурмана, и дал мне Болдырев специальные статьи, отпечатанные в «Казачьем вестнике»[243] по вопросу о выводе лошадей из Дона. Подготовил обстоятельное прошение, в котором обошел «пользу для казачества», ибо наши властелины в таких случаях говорили: «У нас имеется завещание императрицы Елисаветы: от врагов христовых корысти не желаем»[244]. По словам Болдырева, атаман — большой хозяин крупного имения, хорошо знает коневодство на Дону и всегда интересуется этим вопросом.

Пришел Фурман. Познакомил его с личностью атамана. Повздыхал: «Что Бог даст»… Прочел ему проект прошения. Он был искренне удивлен, откуда так много знаю «по этому делу», ибо я далеко вышел из предполагаемой рамки его ходатайства. Фурман мало был знаком с положением о коневодстве на Дону. Просил я разрешения на пребывание шести человек четыре месяца в году исключительно для покупки, собирания и вывода лошадей. Все одобрил. Когда же я сказал, что он может сам проехать, и я укажу ему, к кому обратиться в Новочеркасске, если окажется надобность, то он решительно заявил, что если откажу ему поехать с ним, то бросит затеянное ходатайство. Из его слов я заключил, что он полагает, будто меня беспокоит вопрос о гонораре и что я опасаюсь получить ничтожную сумму, почему уклоняюсь от поездки. Разуверил его и согласился ехать.

В воскресенье встретились на вокзале и поехали. В вагоне оказался мой знакомый полковник Клунников. Разговорились, познакомил его с Фурманом. Полковник спросил,