Наяву — не во сне - Ирина Анатольевна Савенко
Так вот, мы — в Реповке, в маленьком лесном хуторке. Компания большая, дружная. До чего же замечательно после нашей нескладной семьи, после отчима с его скаредностью и постоянными шпильками в наш адрес.
Первый же обед запомнился мне на всю жизнь. Ели, насыщались, все было очень вкусно. На сладкое Маруся ставит огромное блюдо с молочным киселем. Тася простодушно заявляет: «О! Любимое блюдо нашей Руськи!»
А Сеня рад стараться — накладывает мне полную глубокую тарелку, еще и с верхом. Я, не привыкшая так много есть, уже до киселя по уши сытая, застенчиво бормочу: «Не надо, хватит, я уже сыта...» А в ответ слышу Сенино ласковое: «Ешь, деточка!»
Что ж поделаешь, съела. Всю тарелку, стыдно было оставлять. Но после этого лет двадцать, не меньше, видеть не могла молочного киселя.
Зажили. Радостно. Легко. В огромной кухне готовили обед, убирали посуду после еды все вместе: один моет, другой вытирает, третий чистит картошку, четвертый готовит дрова для печки... Как хорошо было, как легко и просто! И какое это счастье было для нас с Тасей — чувствовать себя не бременем, не принудительной нагрузкой, а дорогими, приятными гостям и родственниками.
По утрам Толик приходил к нам в комнату, когда мальчиков в соседней комнате давно и след простыл, и без церемонии стаскивал с нас одеяло, возглашая: «Тётки! Вставайтэ! Та вставайтэ ж!»
Мы вскакивали, обнимали Тольку, и начинался счастливый, как сама молодость, день. Что бы мы ни делали — варили ли обед, убирали комнаты, купались в сказочно прекрасной, окутанной утренним туманом речке, Пеле, протекающей почти сразу же за домом, гуляли ли в лесу, или сидели в вечерних сумерках перед домом кто где на ступеньках крыльца, на лавочке либо прямо на траве и беседовали всей компанией,— псе было восхитительно.
Были у Люсика и Янека дна товарища, они приходили к ним ежедневно, братья Леня и Саша Харченко Чудесные ребята, веселые, услужливые, уже тогда известные спортсмены. Саша получил в Париже какой-то большой приз — и за телосложение, и как атлет в среднем весе, Леня — тоже что-то, но только в масштабах страны.
В общем, славная была компания. Правда, случалось, что начитанный Люсик пускался в пространные философские рассуждения, их подхватывала Тася, а мне, честно признаться, делалось скучновато, хотелось, чтобы говорили не двое, а все, и не об исторических событиях многовековой давности, а о сегодняшнем, нашем, незатейливом. И пускай шутят, смеются, чтобы я все время могла чувствовать окружающее меня огромное, немыслимое счастье, которое скоро-скоро кончится.
Очень мы с Тасей прикипели сердцем к озорной, необыкновенной, ни на кого не похожей сорвиголове Марусе и, верно, не меньше — к ее мужу Сене. Он был старше всех в доме и стоял в наших с Тасей сердцах отдельно, в стороне от всех. В моем, во всяком случае. Когда он входил в комнату, мне хотелось убежать, спрятаться, но еще больше хотелось дождаться, чтобы он подошел, обнял, расцеловал. А делал он это часто — нежил, целовал своих юных родственниц. Сеня работал в Лебедине, маленьком городке в двух километрах от Реповки, на мельнице. Что-то по счетной части, но сейчас он был в отпуске.
Часто мы всей компанией заплывали па лодке далеко по Пслу. Леня и Саша очень быстро научили нас с Тасей плавать — мы совсем не умели. Делалось это очень просто: выбросят из лодки в реку и кричат: «Плыви, а то утонешь!» Скачала было страшно, кажется, и правда тонешь — захлебываешься, барахтаешься, просишь помощи, и помощь в самую трудную минуту, конечно, приходит, а через три-четыре дня стали вполне прилично плавать. Ох, как же это было замечательно!
Однажды мы заплыли очень далеко по извилистой реке и вдруг видим — лодка набирает силу и без помощи наших гребцов несется вниз, под уклон, а там, далеко впереди, закипает, бурлит вода, и поперек реки — водяная мельница. Свернуть некуда, задержать лодку невозможно, нас несет прямо под лопасти мельницы. Все мы, конечно, каждый по-разному, уже приготовились мысленно к смерти. Но наши спортсмены не растерялись, подрулили, насколько возможно было, к берегу, Саша схватил какой-то шест и изо всех сил воткнул его в землю через неглубокую со стороны берега реку. Леня кинулся помогать, Люсик с Янеком тоже (Сени и Маруси в тот раз с нами не было), и лодка остановилась. Но, конечно, от сильного рывка опрокинулась. Тут мы все, очутившись в воде, схватились за борта лодки, и Саша с Леней поразительно быстро выбросили нас с Тасей на недалекий от места аварии берег. Подбежали еще какие-то люди, помогли подтащить лодку.
Ленины золотые именные часы намокли и остановились. Бумажник с документами и деньгами тоже размок. Но — все остались живы и здоровы. По лицам наших мужчин мы с Тасей поняли, что наше спасение они воспринимают почти как чудо. А с того берега какие-то люди кричали нам: «Сумасшедшие! Жизнь вам надоела?»
Вернулись мы с Тасей в Киев. Долго еще воспоминания о жизни в Реповке обступали нас со всех сторон. Вот когда мы поняли, как это хорошо — с грустью провожать каждый уходящий день и с трепетной радостью встречать новый. Словом, «остановись, мгновенье...».
Маруся стала писать нам письма. Но какими же грустными были письма нашей веселой, озорной, нашей милой сестры Маруси! Из них мы узнали, что она глубоко несчастлива. Не любит Сеню — даже трудно поверить — не только не любит, просто не выносит, изнывает от тоски, когда он рядом.
И вдруг к весне мы узнаем, что Маруся ушла от Сени к другому, что она счастлива, беспредельно счастлива — наконец-то познала настоящую любовь. Вот только без сына очень скучает. Сеня не согласился расстаться с ним... «Как же он? Как Толюшка?» — раздумывала я и с радостью за Марусю, и с болью за все случившееся.
И снова Маруся зовет нас с Тасей к себе в Реповку
И мы едем. Маруся стала еще лучше, чем была. Уже не очень похожа на мальчишку, больше — на безгранично счастливую женщину. Так и светится вся. Похорошела, порозовела...
Ее новый муж Иван Федорович — не такой обаятельный, как Сеня, но более мужественный, что ли. К нам не ласкается, да и Марусю при нас не «облизывает», но тоже приятный человек. Крепкий, мускулистый блондин с волевым, чуть строгим лицом. Характер спокойный, ровный. А уж Марусю любит... Один раз
