Никколо Макиавелли. Стяжать власть, не стяжать славу - Габриэль Педулла

Возможно, по сегодняшним меркам гуманистическая историография покажется поверхностной и даже неправдивой, особенно из-за той свободы, с которой Бруни, Браччолини и их бесчисленные последователи придумывали эти пространные речи вместо того, чтобы строго придерживаться скудных архивных документов. Однако, вопреки мнению, которое часто высказывалось в последние двести лет, было бы ошибкой считать подобные ораторские упражнения подделками. Читатели XV века прекрасно понимали, что такие обращения – это не точная запись реально произнесенных слов, а попытка осмыслить тайные мотивы, двигавшие главными деятелями флорентийской истории. Во избежание недоразумений великий гуманист Лоренцо Валла в начале «Истории деяний Фердинанда, короля Арагона» (1445–1446) даже задает риторический вопрос: «Разве кто-нибудь поверит, что удивительные речи в исторических повествованиях непременно достоверны, а не приспособлены красноречивым и мудрым писателем к определенным людям, эпохе и обстоятельствам? Речи, посредством которых авторы учили нас ясно излагать мысли, быть мудрыми?»[38]. Литературная традиция, унаследованная от древних, помогала авторам наставлять сограждан и показывать им, какие поступки могли принести пользу родине, а какие – навредить ей. Этой возможностью и воспользовались Бруни и Браччолини в надежде, что флорентийцы, лучше узнав свое прошлое, станут и в будущем поступать более разумно.

Повествования были восприняты с энтузиазмом, а после того как в 1476 году оба произведения были изданы на итальянском, они получили статус полуофициальной истории Флоренции. Поэтому несколько лет спустя другой знаменитый секретарь канцелярии, Бартоломео Скала, решил предложить альтернативную версию тех же событий, подражая древнегреческим образцам, в частности «Сравнительным жизнеописаниям» Плутарха и «Римским древностям» Дионисия. Он уделял больше внимания самым известным фигурам флорентийской архаики (хотя их истории граничили с легендой). К сожалению, он так и не завершил свой труд, и книга долгое время лишь ограниченно распространялась в рукописном варианте. До наших дней дошли только первые шесть томов в издании 1677 года.

Написание официальной истории Флоренции не входило в число непременных задач канцлеров, хотя после реформы городского управления, проведенной в 1483 году, секретарь должен был вести «летопись деяний флорентийского народа», то есть фиксировать события изо дня в день. Впрочем, неудивительно, что трое предшественников Макиавелли взяли на себя столь увлекательное обязательство, особенно если учесть, что они прекрасно владели латынью, имели доступ к архивам коммуны и по долгу службы защищали доброе имя города в официальной переписке. Перед подобным искушением не смог устоять и Макиавелли. К тому же фрагменты его рукописей позволяют предположить, что он задумал кратко изложить новейшую историю Флоренции именно в годы работы в канцелярии. Это подтверждают сто неопубликованных страниц с черновыми набросками, созданные им в 1498–1515 годах, отчасти с помощью коллег, и обнаруженные в 2020 году.

Однако к историографии Макиавелли пришел сравнительно поздно и только благодаря настоятельным просьбам своих покровителей из садов Ручеллаи, пытавшихся устроить его на хорошо оплачиваемую должность и, что еще важнее, помочь ему установить контакты с Медичи, чего не удалось сделать много лет назад, при написании «Государя». Так, летом 1520 года он «в порядке эксперимента» сочинил краткую биографию Каструччо Кастракани из Лукки, кондотьера XIV века, и посвятил ее Дзаноби Буондельмонти и Луиджи Аламанни. Через несколько месяцев, в ноябре того же года, Пизанский университет поручил ему на досуге написать историю Флоренции на латинском или итальянском языке. И наконец, в 1525 году Макиавелли преподнес завершенное произведение Клименту VII, новому понтифику из семейства Медичи.

Поскольку Макиавелли явно не мог обойтись без комментариев в адрес Медичи, ему приходилось очень тщательно подбирать слова. В письме к Гвиччардини от 30 августа 1524 года он признавался: «Я охотно уплатил бы десять грошей, но не больше, если бы вы приехали ко мне и я мог бы показать вам, что у меня получается; я затрагиваю некоторые вопросы, по которым мне хотелось бы выслушать ваше мнение; я боюсь, что чрезмерным восхвалением или, напротив, принижением кое-каких вещей вызову к себе недовольство. Впрочем, я поступлю благоразумно, и никто не потерпит ущерба, услышав правду из моих уст»[39]. Однако проницательный читатель, умеющий читать между строк, понял бы смысл суждений Макиавелли. Вот как писал об этом Донато Джаннотти, теоретик политики, частый гость садов Ручеллаи и близкий друг Макиавелли, в письме к Маркантонио Микьелю от 30 июня 1533 года:

«Что касается его искренности, то он [Макиавелли] сказал мне в точности так: “Я не могу написать «Историю» от прихода Козимо к власти до смерти Лоренцо так, как написал бы, ничего не опасаясь. О деяниях я расскажу правдиво и ничего не опущу, разве что не стану рассуждать о причинах; скажем, я поведаю обо всем, что происходило, когда Козимо обрел власть в государстве, но умолчу о том, как именно, какими путями и каким коварством человек достигает таких высот. Прошу заметить, что те, кто захочет это понять, услышат это из уст врагов Козимо, поскольку я выражу их словами то, о чем не хочу говорить прямо”».

Помимо прочего, это свидетельствует о той особой роли, которую Макиавелли в своей историографии отводил речам. Видимо, уловка удалась: Климент VII очень высоко оценил «Историю Флоренции».

Несмотря на то что книга написана на итальянском языке, она во всех отношениях принадлежит к гуманистической историографии. В ней полностью соблюдены все формальные условности жанра, в частности – летописная форма повествования, вымышленные речи, словесные портреты важнейших деятелей на момент их смерти, тщательный подбор обсуждаемых тем… Кроме того, Макиавелли словно вступает в диалог с Бруни, прежде всего в стремлении охватить всю историю Флоренции – вплоть до самой смерти Лоренцо Великолепного в 1492 году. Однако в то же время он применяет стандартные теоретические принципы гуманистической историографии к уникальной трактовке флорентийской истории и не воздерживается от жесткой полемики с Бруни и Браччолини. Уже на первых страницах Макиавелли обвиняет обоих предшественников в том, что они пренебрегли той ролью, которую сыграли внутренние разногласия в городе, а кроме того, решили сгладить острые углы и прибегнуть к эвфемизмам, отчего упустили из виду одну из главных причин тех неудач, которые постигли Флоренцию в прошлом. И, по словам Макиавелли, именно то, что они хранили молчание при обсуждении столь важных вопросов, побудило его, вопреки первоначальному замыслу, начать повествование не с 1434 года, когда к власти пришел дом Медичи, а с гораздо более раннего момента, чтобы восполнить пробел и исправить неточности в суждениях, допущенные Бруни и Браччолини.

И точно так же, приступив к новому делу, Макиавелли не утратил интереса к политической теории. Напротив, «Историю Флоренции» следует читать как последнюю важную часть его размышлений о политике. Именно так ее нередко трактовали более поздние мыслители: Алексис де Токвиль, Карл Маркс, Симона Вейль. Еще важнее то, что благодаря широкому распространению книги Макиавелли во многих странах превратности его родной