Никколо Макиавелли. Стяжать власть, не стяжать славу - Габриэль Педулла
У выдающихся мыслителей много хороших идей; у немногих поистине великих – всего одна или две, но они оказываются решающими и красной нитью проходят сквозь все их произведения, в дальнейшем навсегда меняя взгляды на самые разные проблемы. Фундаментальное прозрение Макиавелли, по всей видимости, состоит в том, что все человеческие сообщества можно описать в терминах социально-институционально-эмоциональных связей, которые необходимо ослаблять или укреплять в зависимости от потребностей момента, и что итог любого политического проекта зависит главным образом от того, как будет выполнена эта деликатная операция. Можно даже утверждать, что на протяжении веков все споры об интерпретации мыслей Макиавелли велись вокруг того, как понимать те многочисленные связи, которые раскроются перед нами, если внимательно прочесть его труды. Кто же, в конце концов, дергает за ниточки? Проницательный новый правитель? Элита? Сильные мира сего и народ? Их предводители? Те и другие в зависимости от ситуации? Или никто, поскольку смешанный строй, придуманный мудрым законодателем или постепенно развившийся в ходе социальных конфликтов, – это совершенный механизм, который работает сам по себе? Очевидно, и армия не является исключением из этого фундаментального подхода. Напротив, она необычайно ясно иллюстрирует общий принцип Макиавелли, поскольку даже лучше, чем другие аспекты коллективной жизни, поддается схематическому отображению.
Таким образом, внимание Макиавелли к военной тактике – это еще один признак его увлечения всем тем, что обладает властью объединять и удерживать воедино – так действуют страх, любовь, институты власти, религия. А потому, по его мнению, военные теоретики, пренебрегающие этими аспектами войны, заслуживают не большего внимания, чем философы, которые, подобно гуманистам, произносят благородные слова о важности гражданских добродетелей, но при этом недостаточно заботятся о средствах, с помощью которых людей следует направлять или даже принуждать к сотрудничеству ради общего блага. И вот что важно: и в мирное время, и в дни, когда идет война, игнорировать связи между общим стремлением и действиями отдельных людей, между целью и средством – это все равно что воображать «республики и государства, каких в действительности никто не знавал и не видывал» (Государь, глава XV). И если мы вновь вспомним про образное сравнение с человеческим телом, то в свете теории войны, которую разработал Макиавелли, его знаменитый реализм, помимо прочего, можно будет определить так: это способность соединять мозг с рукой, то есть приводить в движение самые отдаленные периферийные органы политического или военного организма через сочлененную систему нервных ответвлений. В этой перспективе трактат «О военном искусстве» повторяет тот же урок, который автор уже пытался преподать читателям в «Государе» и «Рассуждениях», затрагивая другие области и контексты.
Политическая теория другими средствами: «История Флоренции»
Кто владеет прошлым, тот владеет будущим. Гуманисты выражали эту идею по-своему, приводя цитату из Горация (Оды 4.9.25–28) о способности литературы даровать бессмертие правителям и полководцам:
Немало храбрых до Агамемнона
На свете жило, но, не оплаканы,
Они томятся в вечном мраке —
Вещего не дал им рок поэта[37].
Столь смелое утверждение, конечно, способствовало и саморекламе, ведь новые авторы, следующие классическому стилю, писали на латыни, почти неотличимой от древней, и умели, как никто другой, подражать Цицерону и Вергилию. Гуманисты обещали вечную жизнь и вечную славу – и это становилось весомым основанием для их успеха среди итальянской и европейской элиты.
Не меньший интерес к подобным восхвалениям проявляли и политические сообщества, а потому первые попытки прославить свой город и написать его историю – в духе древних традиций – предсказуемо имели место и во Флоренции, бывшей в то время эпицентром гуманистического движения. Уже в XIV веке некоторые флорентийцы вели хронику основных событий коммуны, тогда же вышли в свет двенадцать книг «Новой хроники» Джованни Виллани, заслужившие широкое признание и охватывающие период от основания Флоренции до 1346 года. Однако новая культура, основанная на подражании античному стилю, требовала обновить повествование Виллани и применить к исторической литературе принципы гуманизма. Эту сложную задачу решили два величайших автора того времени – Леонардо Бруни и Поджо Браччолини, уроженцы Ареццо, сделавшие блестящие карьеры в Риме и Флоренции. В 1416 году, будучи канцлером республики, Бруни посвятил правящим магистратам первую книгу «Истории флорентийского народа», в которой описывались события до первой половины XIII века. Его усилия были вознаграждены: ему предоставили гражданство, а позднее, завершив восемь книг и начав девятую, он получил полное освобождение от налогов – одну из высших почестей, на которые мог претендовать флорентиец. Постепенно число книг возросло до двенадцати, и они уже охватывали период до 1402 года. Ни один из современных городов не удостоился подобных восхвалений, столь близких к духу античных авторов, и после смерти Бруни, постигшей его в 1444 году, власти обратились к скульптору Бернардо Росселлино с просьбой увековечить память о покойном канцлере. Их признательность выразилась в форме скульптурного надгробия на монументальном саркофаге, установленном в базилике Санта-Кроче: оно изображает мирно почившего Бруни, накрывшего ладонью свою книгу. Неудивительно, что и Поджо Браччолини, назначенный секретарем республики в 1453 году, тоже решил сочинить книгу о Флоренции. Однако из-за бурных взаимоотношений с Медичи он покинул престижный пост уже через несколько лет, поэтому его труд так и не был официально предложен городским властям и остался незавершенным – как, впрочем, и история, созданная Леонардо Бруни.
Оба произведения, написанные изящной цицероновской прозой, совпадают лишь частично. Бруни, подобно Титу Ливию, пытался дать полный отчет обо всем, что произошло во Флоренции с момента ее легендарного основания во времена Суллы. А Браччолини подражал Саллюстию, который получил всеобщее признание за две монографии, посвященные борьбе Рима с африканским царем Югуртой (II век до н. э.) и заговору Катилины, устроенному с целью свержения республики (I век до н. э.). Поэтому Браччолини сосредоточился на войнах, которые вела Флоренция с 1350 по 1455 год – в частности, против миланского рода Висконти. Однако во многом книги очень схожи. Оба автора тщательно отбирали материалы из средневековых хроник, исключая все, что не годилось для политической истории: сведения о климате, чудесные явления, различные исторические анекдоты… Они обогатили повествование длинными речами, вложенными в уста главных исторических фигур, – так делали древние греки и римляне, нередко располагая героев попарно, чтобы показать, за что боролись противоборствующие стороны. Оба с подлинным мастерством описали ход главных сражений. Но, пожалуй, самым большим их достижением стало использование в классической латыни оптативных конструкций из древнегреческого, выражающих желание, надежду, стремление, страх и подобные чувства. Этот стилистический прием позволил авторам оценить возможные исходы каждого значимого события, благодаря чему они превратили свои труды в чрезвычайно сложный политический анализ и смогли исследовать
