Никколо Макиавелли. Стяжать власть, не стяжать славу - Габриэль Педулла
Благими намерениями вымощена дорога в ад, и добродетельные люди, сами того не желая, могут навредить родной стране. В качестве крайнего примера опасной личной инициативы Макиавелли называет заговоры и призывает относиться к ним с предельной осторожностью, поскольку «кто поступает иначе, нередко губит и себя, и отечество» (3.6). Впрочем, это не мешает ему восхвалять прозорливость Луция Юния Брута, свергнувшего Тарквиния Гордого (3.2–5). В предыдущие десятилетия ведущие гуманисты посвятили наиболее впечатляющим заговорам XV века ряд историографических трактатов[31], однако до Макиавелли никто не подвергал тайные интриги теоретическому анализу. Он сделал это еще в девятнадцатой главе «Государя», вдохновленной творением Полициано – латинским переводом «Истории» Геродиана, повествующей о злополучных смертях римских императоров II века. В «Рассуждениях» тема заговоров раскрыта в самой длинной главе, призванной объяснить их природу и то, почему они так часто заканчиваются провалом. В ней одни и те же события рассматриваются как с точки зрения заговорщиков, так и с точки зрения правителей, против которых строятся козни, и приводится невероятно сложная цепь гипотез и контргипотез, не имеющая аналогов во всем творчестве Макиавелли.
Как уже отмечалось в «Государе», для Макиавелли совершенство во многом обусловлено умением справляться с непредвиденными обстоятельствами и управлять потоком событий. Особенно показательна в этом отношении заключительная глава «Рассуждений», имеющая весьма пространное название: «Республика, желающая сохранить свою свободу, должна постоянно прибегать к новым мерам» (3.49). По сравнению с призывом освободить Италию от нашествия варваров, которым завершается «Государь», финал этой главы может показаться минорным. В ней быстро, без оглядки на хронологию, перечисляются креативные способы, придуманные римлянами для преодоления неожиданных кризисов. Это и своевременная реакция сената на кровожадный «заговор матрон» (331 год до н. э.), когда более 170 знатных римлянок были осуждены за отравление мужей; и запрет на проведение вакханалий (186 год до н. э.) в дни тяжелой войны с Македонией; и показательное наказание немногих римских солдат, выживших после поражения при Каннах (216 год до н. э.); а также реформа римских триб, которую провел Квинт Фабий Максим Руллиан, чтобы иноземцы, приходящие в Рим, не развращали древние нравы (304 год до н. э.). И хотя выбранные примеры резко отличаются друг от друга и на первый взгляд совершенно не связаны между собой, все они подчеркивают необыкновенную способность римлян постоянно предпринимать новые меры, – вот то достоинство, которое по-настоящему интересует Макиавелли.
И это очень существенный момент. «Рассуждения» начинаются с призыва к подражанию древним, но для Макиавелли одного подражания недостаточно. История никогда не повторяется с абсолютной точностью, а потому ни одна республика не сможет сохранить свою свободу, лишь следуя великим урокам прошлого, пусть даже это уроки Древнего Рима. И ничто так не противоречит духу «Рассуждений», как слепое поклонение самой первой конституции Ромула и даже более позднему смешанному строю. Если обратиться к дорогим для гуманистов риторическим категориям, то на определенном этапе «подражание» (imitatio), при котором современники неукоснительно следуют наставлениям прославленных античных авторов, должно смениться «соревнованием» (aemulatio), когда уроки древних мудрецов усвоены настолько глубоко, что у потомков появляется желание сравниться с учителями и превзойти их, выбрав свой собственный, оригинальный путь. В конце «Рассуждений» Макиавелли предупреждает, что без склонности к экспериментам и без умения приспосабливаться к новым временам даже наилучшие государственные институты не смогут гарантировать успехов республики. Примеры из древности, несмотря на всю их славу, должны соответствовать вечно изменчивому настоящему, что требует неустанной находчивости и гибкости ума как от сильных мира сего, так и от простых людей. Римляне в этом неизменно преуспевали. И именно на этой волнительной ноте «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия», отдавая дань политической изобретательности Древнего Рима, прощаются со своими читателями.
Глава 4
Возвращение к славе
Его Святейшество [Джулио Медичи, ныне Климент VII] ответил: «Передайте ему [Макиавелли], пусть приезжает, я очень этому рад».
Из письма Франческо Гвиччардини к Никколо Макиавелли, 12 ноября 1526 года
И вновь политика
Как многие его современники, Макиавелли был склонен ассоциировать непостоянство жизни с привычным для Средневековья образом – непредсказуемым колесом Фортуны. Тому, кто взошел на вершину, оно пророчило падение, которое рано или поздно произойдет, – а всем, кто оказался на дне, обещало скорое избавление от несчастий. Однако еще в годы юности Макиавелли во Флоренции начала формироваться альтернативная классическая иконография. От образа колеса отказались: чередование хороших и плохих циклов, олицетворяемое им, казалось слишком механистичным. Фортуна предстала в облике обнаженной красавицы, плывущей на корабле; иногда ее сопровождал дельфин, символ переменчивости и быстроты. Из иконографии другой богини, связанной со временем, – богини Случайности – новый образ заимствовал характерную черту: длинные кудри на лбу и голый затылок, призванные напомнить о том, что возможности предоставляются ненадолго и ими надо воспользоваться немедленно, пока Фортуна не отвернулась. Макиавелли, по-видимому, усвоил этот урок после всех бед, постигших его с 1512 года, когда он любой ценой пытался избавиться от клейма изгнанника, полученного после гибели республики. На это ушли годы, но в конце концов, благодаря решимости и помощи друзей из садов Ручеллаи, ему удалось хотя бы частично вернуться в политическую игру.
Вопреки романтическому мифотворчеству XIX века на закате дней
