Никколо Макиавелли. Стяжать власть, не стяжать славу - Габриэль Педулла
В XX веке «Мандрагора» порой воспринималась в свете грубых аллегорических трактовок. Каллимако в них представал олицетворением семейства Медичи, которое с помощью Церкви похищает Лукрецию-Флоренцию у старой республиканской аристократии в лице мессера Нича. Однако, даже несмотря на подобные интерпретации, пьеса впечатляет, поскольку Макиавелли сумел хотя бы отчасти отказаться от извечных типажей римского театра и вдохнуть жизнь в своих героев, показав не только их внешний комический облик, но и тайные мотивы. Именно поэтому Карло Гольдони, великий итальянский драматург XVIII века, в своих «Мемуарах» (1787) назвал «Мандрагору» первой в истории «комедией характеров».
Зритель сразу чувствует, что источником вдохновения для «Мандрагоры» послужили не только античные произведения, но и современная автору действительность. Именно здесь, в знании флорентийцев, их слабостей, их увлечений и желаний, мы видим, насколько хорошо Макиавелли представляет мир. Сюжет хронологически выверен и отражает реальные события: Каллимако родился в 1474 году; через десять лет – после смерти родителей – переехал в Париж; потом хотел вернуться во Флоренцию, но не смог из-за нашествия Карла VIII – и возвратился лишь в 1504 году, когда и разворачивается действие пьесы. Стремление к реализму находит проявление и в описании мест, знакомых каждому флорентийцу: это Старый и Новый рынки, скамьи у палаццо Спини и у дворца проконсула, ложа Торнаквинчи, улица Амура…
Разумеется, то, что Макиавелли так последовательно и верно описывает повседневную жизнь сограждан, не исключает наличия в «Мандрагоре» политического подтекста. Например, мессер Нича – ходячая карикатура на ложную мудрость старости, а его имя, вероятно, призвано напомнить о Никии, афинском политике и полководце, чья нерешительность обернулась для Афин сокрушительным поражением на Сицилии. Это своего рода аллюзия на глупую осторожность и некомпетентность флорентийских олигархов, к которым Макиавелли питал явное отвращение. В целом «Мандрагору» можно воспринять как попытку в очередной раз прославить доблестного человека, способного выйти за рамки внешних проявлений и управлять непредсказуемым течением событий, как это делает Каллимако.
Заслуживают внимания еще два персонажа. Монах Тимотео, рассуждениями которого завершается пьеса, – «наследник» продажных священников из «Декамерона». Этот персонаж не раз привлекал внимание читателей, стремившихся найти в «Мандрагоре» политический подтекст. Кстати, он в шутливом тоне повторяет мнение Макиавелли, выраженное в восьмой главе «Государя», в словах о том, что с Божьей помощью можно «очиститься» от последствий жестокости, если совершенные злодейства обращены на благо подданных: «Милосердие Божье велико. Если у человека нет недостатка в добром намерении, всегда есть время покаяться»[33]. Кроме того, в свете учения Макиавелли о политических связях и узах немаловажно, что лишь Тимотео имеет право расторгнуть одну связь (брак), чтобы позволить Каллимако скрепить другую. То, что именно божий человек помогает осквернить таинство брака, естественно, сыграло решающую роль в том, что комедию сочли безнравственной. Но, как ни странно, это не препятствовало ее постановке при дворе Льва X. До Тридентского собора (1545–1563) католическая церковь была весьма терпима в этом вопросе, и еще можно было легкомысленно посмеяться над концовкой, в которой Нича, Лукреция и Каллимако принимают позы, напоминающие картины обручения Девы Марии (как у Пьетро Перуджино или Рафаэля), и проводится явная аналогия между рогоносцем Нича и святым Иосифом, а также между Лукрецией и Богоматерью. По прошествии всего нескольких десятилетий подобные сравнения покажутся недопустимо кощунственными, и «Мандрагора» окончательно войдет в репертуар итальянских театральных трупп только в 1962 году, после отмены театральной цензуры.
Лукреция – тоже центральный персонаж. Современники Макиавелли не могли не ассоциировать ее с добродетельной римской матроной Лукрецией, которую изнасиловал сын Тарквиния Гордого, после чего она, не выдержав позора, покончила с собой – и царскую династию изгнали. На комическом контрасте сыграл еще Энеа Сильвио Пикколомини, будущий папа Пий II, который в своей «Истории о двух влюбленных» – написанной в 1444 году, впервые опубликованной в 1467-м и в XV веке ставшей одним из непревзойденных европейских бестселлеров, – дал то же имя неверной жене. Однако у Макиавелли выбор имени – не просто повод для беззаботного смеха. Урок «Мандрагоры» заключается не в том, что все женщины, даже самые добродетельные, в конце концов поддаются желаниям плоти – как гласит древняя женоненавистническая традиция. Скорее, пьеса призвана показать, что истинная добродетель не всегда требует доблестной непреклонности римлянки Лукреции и что в определенных ситуациях более приемлемо и даже предпочтительнее пойти на уступки. (Конечно, это не умаляет ценности самопожертвования Лукреции, особенно в контексте перехода Рима от тирании к республиканской свободе.) Поскольку прелюбодейная связь остается тайной, честь другой Лукреции, флорентийки, будет сохранена; кроме того, согласившись оставить Каллимако в качестве любовника, женщина получит долгожданного ребенка, достойного возлюбленного, а в день смерти старого Нича – нового законного мужа, обладающего всеми теми качествами, которых явно не хватало первому. Словом, торжествует утилитарная этика, где религиозные императивы не имеют значения, честь сводится к вопросу перспективы, а результат важнее всего. В финале пьесы, происходящем в церкви (вероятно, это Санта-Мария-Новелла), все счастливы и довольны, особенно обманутый Нича, который благодарен за оказанную помощь и уже предвкушает свое запоздалое и столь желанное отцовство. Все хорошо, что хорошо кончается – это не преминул признать и Макиавелли, сын незаконнорожденного.
Изобретение тактики: «О военном искусстве»
Для Макиавелли война – это момент истины, испытание, к которому даже в мирное время должны быть готовы каждый правитель и каждая республика. Нетрудно распознать на страницах его книг истерзанную Италию, которую с 1494 года неустанно грабили великие европейские державы. В то время радикально изменились стратегия и тактика. Артиллерия применялась как никогда прежде и становилась все более смертоносной – и по сравнению с XV веком, на протяжении которого военные кампании состояли из серии изнурительных осад, баланс сил стал иным: теперь преимуществом владели атакующие. Крепости, которым не хватало современных фортификационных сооружений – так называемых итальянских обводов, впервые появившихся в 1480-х годах, – стали совершенно бесполезными, и тем,
