Светоч дружбы. Восточный альманах. Выпуск четырнадцатый - Михаил Иванович Басманов
Я словно карабкался по скользкой поверхности. Сделал усилие и взял себя в руки. Внутри меня все кричало:
«Колонизаторы! Ложь! Хирбат-Хизэ не наша. Никогда Шпандау не обретет никаких прав. Ха-ха! Чего только нам не рассказывали об изгнанниках. Все ради них, для их благополучия и спасения… Разумеется, речь шла об изгнанниках-евреях. Но когда мы сами изгоняем, это совершенно другое дело. Мы были в изгнании две тысячи лет, не так ли? Евреев убивали — вспомним Европу. Зато теперь — мы господа!
А как же те, кто будут жить в этой деревне? Дойдет ли до их слуха крик этих стен? Вспомнят ли они те дни: рыдания, кем-то услышанные, а кем-то нет, ошеломленность честных, покорность слабых и их мужество, мужество тех, кто не знает, что делать и не в состоянии что-либо сделать — слабых и бессловесных? Разве тени этих людей, их голоса и взгляды никого не будут здесь тревожить? Но почему же, черт возьми, только я один так расчувствовался, неужели я сделан из другого теста? Ведь поначалу я был готов выполнить приказ, был уверен в себе. Да, я совсем запутался. Что-то появилось во мне бунтарское, стремление все взорвать, все отрицать, все проклинать. С кем поговорить, чтобы быть понятым? Надо мной лишь посмеются.
Да, я потерпел сокрушительное поражение. Но в одно я верю непоколебимо, оно для меня незыблемо, как вбитый в стену гвоздь: нельзя ни с чем смириться, пока сверкают слезы в глазах ребенка, уходящего с охваченной гневом матерью в изгнание и уносящего с собой обиду за допущенную к нему несправедливость. И еще: невозможно, чтобы не нашлось в мире человека, который не приютил бы этого ребенка, не защитил бы его».
Поэтому я сказал Моше:
— Моше, мы не имеем права изгонять их отсюда!
Я старался, чтобы голос у меня не дрожал.
Моше ответил:
— Ну вот, снова ты за свое.
Так и знал, что ничего из этого не выйдет. Ну что ж, я сам сплел себе веревку, а теперь — хоть вешайся…
Первый грузовик — не заметил, когда он тронулся, — уже карабкался по большой проселочной дороге. Эх, если бы я мог обойти их всех и шепнуть каждому: возвращайтесь, возвращайтесь сегодня ночью, мы скоро уйдем отсюда, возвращайтесь, не оставляйте деревню пустой! Следом за ним двинулся второй — с женщинами, расцветившими кузов синими одеждами и белыми платками. Одна из них начала рыдать, и тут же к ней присоединились другие. Грузовик, полный плачущих женщин, со скрипом и скрежетом выехал на топкую дорогу, покрытую мокрым песком (а слепых так и оставили на краю дороги).
Было час дня. Налетевший ветер нарушил царившее в природе спокойствие, солнце потускнело. Все предвещало скорые дожди. Кое-где над домами в деревне подымались белые дымки. Это горели мокрые сучья, их так трудно разжечь, но столь же трудно погасить. Еще несколько дней сучья будут так дымить, лениво тлеть, пока в каком-нибудь доме вдруг не обрушится стена или потолок.
Где-то мычала корова.
Когда изгнанных доставят на место, уже будет ночь. Кроме той одежды, что на них, у этих людей ничего с собой нет. В ней они и будут спать. Ну, хорошо… А что можно сделать? Вот и третий грузовик зарычал. Мог ли какой-нибудь астролог предсказать когда-либо по положению звезд, что ждет жителей этой деревни?..
Но сколько же в нас равнодушия!
Можно подумать, что мы никогда ничем другим не занимались — только и делали, что отправляли людей в изгнание. И что нам это ничего не стоит…
Долина дышала покоем. Кто-то начал уже поговаривать об ужине. Вдали на проселочной дороге, почти в самом конце ее видимого отрезка, тяжело подпрыгивал на ухабах большой черный грузовик — так подскакивают на неровной дороге грузовики, груженные фруктами, мешками с зерном или еще с чем-нибудь…
Перевод с иврита И. Рабиновича.
III
Из современной восточной поэзии
М. Салганик
МЕТАФОРЫ ИСТОРИИ
По индийской традиции, театральное представление начинается с выхода сутрадхара; он просит богов и зрителей быть снисходительными к актерам, представляет героев пьесы, а потом, по ходу действия, дает необходимые пояснения.
Роль сутрадхара — повествователя принял Шрикант Варма в своем новом сборнике «Магадха», который открывается освященной тысячелетиями «Молитвой перед началом».
Действие разыгрывается в древней Индии, по которой, будто в машине времени, путешествует поэт.
Магадха, Аванти, Кошала — эти могущественные империи процветали между Гангой и Джамной за пять веков до нашей эры.
Чампа — столица древнего государства Анга.
Калинга, с которой воевал император Ашока. Ашока победил, но, ужаснувшись кровопролития, дал клятву больше никогда не воевать. Один из эдиктов Ашоки гласит: «Это писано затем, чтобы потомки мои не думали, будто долг правителя есть завоевание. Если же придется им взяться за оружие, да не забудут они, что побеждает только правда…»
Слова: «Побеждает только правда» сегодня написаны на гербе республики Индия.
Шрикант Варма родился в 1930 году — ему было семнадцать, когда Индия добилась независимости, он принадлежит к тем, кого называют «первым поколением свободы». Зачем потребовалось ему, поэту остросовременного мышления, путешествие в древнюю Паталипутру или Наланду, в Каши, от начала времен считавшийся священным городом индусов, в Капилавасту, где родился Будда, в Удджайни, прославленный именем великого Калидасы?
Нам, воспитанным в иной культурной традиции, необходимо умственное усилие, чтобы представить себе историческое мышление такой страны, как Индия. Не только потому, что ее история ни разу не прерывалась на протяжении пяти тысячелетий. Нам труднее понять другое — в индийском представлении отсутствует «глубь веков»: в Индии прошлое как бы проецируется на плоский экран. Оно видится таким же четким, что и настоящее, но только оттесненным из центра, смещенным к периферии.
В языке не бывает случайного: на хинди — и на других индийских языках — одно и то же слово означает и «вчера», и «завтра». Соединяющий их нынешний день в дословном переводе с хинди — «вчера-сегодня-завтра».
В народном сознании перемешиваются герои и события преданий и истории, боги и небожители вмешиваются в повседневные дела смертных, столицу небесного царства Амаравати так и хочется поискать на карте…
Шрикант Варма очень хорошо знает, что исторический код, избранный им в «Магадхе», в Индии может расшифровать и ребенок.
Кошалой, например, правил некогда герой «Рамаяны» Рама, чье имя символизирует справедливого правителя. Когда Махатме Ганди нужно было объяснить темной деревенской Индии, что
