Жизнь – что простокваша - Антонина Шнайдер-Стремякова
– Бабушка, ты не нянчила одну только меня, но я уверена, что любишь не меньше других внуков. Я вспоминаю, как мы лазали под столом и прятались в маленькой однокомнатной квартире, как путались в твоих ногах, но ни разу ты не повысила голоса, ни разу не крикнула, всегда была спокойной. Столько поколений смогла вырастить – терпения на всех хватало. Мы выросли – нас посадили за стол. Теперь под столом лазают наши дети, твои правнуки. Ты постарела, и здоровье уже не то, но ты всё так же спокойна. Мне хочется быть такой, как ты, – спокойной и терпеливой. Дай вам Бог обоим здоровья!
На вопрос Володи, кого она больше всех в жизни любила, мать призналась, открыто глядя всем в глаза:
– Того, с кем чаще всего приходилось сидеть в старости, – это твой Слава.
Никто из нас не обиделся: взрослые – понимали.
Выслушав речи, перешли в другую комнату, где правнуки в присутствии Дедушки Мороза дали «молодым» небольшой концерт. В конце празднества зазвонил телефон. Это Лида, младшая мамина сестра из Берлина, поздравляла стариков с юбилеем, Рождеством и Новым годом.
Прожить в здоровье и согласии долгую жизнь, видеть и радоваться её итогам, – счастье, к которому и должно стремиться!
Разговор с Алей и родителями
Аля с Сергеем расстались. Я знала, как развод скажется на малышке, но пятилетняя Катя была пока ещё не в состоянии осмыслить трагедию…
Материально жилось сносно, но психологический пресс не ослабевал. Душевная неустроенность Али сказывалась на ребёнке. Она мало ею занималась, меня это угнетало, терзало, мучило. На мне лежали заботы о Кате, работа по дому, а летом – ещё и в саду, но тяжелее всего было видеть малышку, допоздна выглядывавшую родителей. Устававшая физически, я уговорила Алю переехать ко мне и сдать свою квартиру в аренду.
У меня начинался диабет – хотелось тишины и покоя, что бывало крайне редко. В один из вьюжных февральских дней, когда после субботнего купания мы втроём мирно чаёвничали, Аля задумалась.
– Мам, ответь – ну, почему ты не хочешь ехать в Германию?
– Думаешь, там манна небесная?
– Не манна, но всё-таки. Десять лет упрашиваю – ты всё отнекиваешься. Столько народу уехало уже!
– Мы, немцы, были второсортными среди русских, а среди немцев второсортными будете вы, русские. Не желаю вам своей судьбы. Здесь я добивалась места под солнцем – там придётся вам. Да и немецкий уже плохо знаю, – ответила я, помолчав. – Русским литературным овладела… В мешанине «хохляцкого», «кацапского» и немецкого это было, ой, как непросто. В институте и то – нет-нет, да иногда и подметят акцент. А ведь с четырёх лет говорить начала. Не-ет, вам здесь всё знакомо, язык знаете – только стремитесь, добивайтесь.
– Как добиваться, если, куда ни ткнись, везде нужны деньги? Национальность сейчас – не в счёт, конечно. Зато карман набитый нужен. Я не смогу дать Кате образование – оно платным становится. Мы существуем, потому что есть ты, твоя пенсия, твоя зарплата, иногда – ещё и репетиторство. А если тебя не будет? Подумай, что нас ожидает?
И мысли мои завихрились. В СССР немцы-депутаты и немцы-начальники? Не припоминала. Исполнителей знала – в начальниках память отказывала. Появлялись они лишь в последнее время. «Не по-е-ду: в Германии их ждёт то же, что было с родителями и мною, – и засомневалась, – а если у внучек по-другому пойдёт?.. Заполню антраги[25], а там видно будет. Пока дождусь ответа, пройдёт время… Если я не дам им шанса, никто его больше не даст. С мамой поговорить надо», – и поехала к старикам.
Было слышно, как к двери на звонок шаркал в тапочках папа Лео. Мама врастала в землю. Уточкой выплыла в коридор, увидела меня и улыбнулась:
– A-а, Тоня? Ты откуда?
– Из дому. Проведать захотелось.
– Сегодня мы счастливые. Иза недавно ушла, теперь вот ты. В последнее время дети к нам редко заходят. Раньше Женя с Володей часто заходили, теперь и они перестали. Некогда им – заняты все.
– Что поделаешь, мама? Не обижайся, – обнялись мы. – Жизнь стала такой тяжёлой, непонятной! Цены сумасшедшие, а зарплаты и пенсии меньше, чем были. Да ещё и задерживают. А у всех дети, у кого-то – внуки! Когда-то вы о нас заботились – теперь мы о них! Вы же вдвоём. Сами себя обслуживаете, в нас пока не нуждаетесь, – а у самой душа саднила: тоже была в возрасте, когда хотелось, чтобы дети хотя бы почаще звонили. С грустью думалось: «О матерях заботятся меньше – неужели это закон жизни»?..
– Мы не обижаемся, – протопала мама в зал. – Дай Бог жить вам, как мы живём. Папина пенсия, ветерана, кормит; моей не хватило бы, но, бывает, скучаем… Когда кто-нибудь из вас приходит, нам такая радость!
У неё прогрессировала тугоухость, и она внимательно следила за губами говорившего. Пожаловалась, что руки болят, – тесто на пельмени замесить не может. Мы отправились на кухню. Они сидели с боку стола, а я мяла тесто и интересовалась:
– А почему вы в Германию не уедете?
– В Германию? – удивился папа Лео. – А кто нас там ждёт?
– Ну, как же – знаете ж, что многие уезжают!
– Были б моложе – мечтали б о лучшем. А так – недолго осталось, скоро нас обоих в Могилёвск свезут.
На «Могилёвск» я не отреагировала.
– Дети с вами уехали бы. Может, им там лучше было бы.
– Володе и здесь неплохо. Витя и Артур тоже не горят желанием. Женя? Пусть едет, если хочет.
– Вы всё страдали, что немецкие традиции и обычаи потерялись. В Германии приобщились бы опять к ним – да и мы тоже. Историческая Родина всё-таки. Язык знаете.
– Никуда я уже не хочу! – заговорила мама. – Вон соседка наша, Эмма, уехала, так каждую неделю звонит и плачет. Скучает. Сто раз уже пожалела. Нет, Тоня, мы с папой между Германией и Россией зависли, а вы уже здесь прикипели, внуки ваши – и подавно. Теперь Родина ваша – Россия. Вот тебе и весь мой сказ.
Часть теста убрала я в морозильник, из другой – принялись лепить пельмени.
– Республику восстанавливать надо было, – опять заговорила мама, – вот и была бы у нас родина! Так отнять захотели. Жизнь среди русских мы прожили, значит, надо и оставаться с ними. Теперь на нас там начнут косйться! Здесь, слава Богу, перестают, вроде бы. А почему ты заговорила?
– Аля уговаривает уезжать.
– Отговори! Ты вон сколько всего перетерпела, пока квартиры сделала, и бросать? Не вздумай!
