Жизнь – что простокваша - Антонина Шнайдер-Стремякова
– Начну всё-таки документы собирать, а там – видно будет.
– Говорят, заполнение Антрагов сильно дорого стоит.
– Сама займусь. Что не пойму, словари помогут.
– Если честно, мне тоже хотелось бы уехать – свои всё-таки. Только боюсь… – заговорил папа Лео.
– И чего?
– Ну, как же! Я же Ветеран Войны! Против них воевал!
– И что? Тебя об этом и спрашивать никто не будет. И потом… война, она для всех война – ты подневольным был. Больше в трудармии «воевал», чем с немцами на передовой.
– Это ты так рассуждаешь – по справедливости, а у них рассуждения другие будут.
– Ну да – Изе отказали. Я поэтому и сомневаюсь. Может, и мне откажут?.. – в тон ему согласилась я.
– Тебе-то почему? Ей написали, что она, как прокурор, коммунистическую власть защищала. Ты же не прокурор! – поднялся папа, чтобы поставить для пельменей воду.
– Дураки они, эти германцы! – возмутилась мама. – Всю свою прокурорскую жизнь Иза нас, немцев, защищала… да простых людей… да честность и справедливость! Сама вон от бандита пострадала – портфель с деньгами и документами из рук вырвали. Даже, когда того поймали, честно сказала, что не запомнила лица. Его и отпустили. Так документы и деньги с концом и ушли. Мы с папой потом целый месяц семью их кормили.
Изу, которая никогда не была членом Коммунистической партии и чей фамильный род почти весь был выкошен системой, мотивация отказа на переезд в Германию – стояла на страже тоталитарной системы! – ошеломила. Потерявшая отца и деда, растерявшая родственников, несмышлёнышем высланная и под комендатурой стоявшая, с домработницы начавшая выбиваться в люди, она говорила, что так, как Германия, лично её! никто никогда не обижал.
Зная эту историю, сомневалась и я. Да и уезжать от родителей и родственников не хотелось. Дело, однако, было не во мне. Боясь, что дети попрекнут, что закрыла им дорогу на цивилизованный Запад, решила, что ответ из Германии – дело будущего.
«За это время Аля мужа может найти и оставить разговоры о выезде», – думала я о своём, а мама всё говорила и говорила…
– Не-ет, никуда я не уеду, и тебе, Тоня, не советую. Ты потом не раз слова мои вспомнишь, – донеслось до меня.
– Может быть…
Проблемы с Катей
Долгими зимними вечерами, когда мои девочки укладывались спать, я заполняла антраги. К весне отослала их в Берлин, где вот уже несколько лет жила мамина сестра Лида – она выступала доверенным лицом. Не надеясь на положительный ответ, мы ничего не продавали.
В гости, бывало, наведывались отцы моих девочек – Валентин и Сергей. Однако вместе жить и быть в гостях – понятия несоразмерные. Иногда приезжала дочь Валентина от второго брака – Юля, худенькая 18-летняя девочка. Аля с нею сдружилась, и сентября 2001 года сидела я у телевизора и, как фильм ужасов, смотрела террористический акт в Америке. Раздался звонок в дверь. Я на секунду оторвалась, чтобы открыть, – вошла Юля.
– Смотри, Юля, что делают.
– Кто? – спросила она, глядя на горящий небоскрёб.
– Террористы, – ив это время в высотку врезался второй самолёт, из которого неслись крики живых ещё в нём людей.
– И зачем в этих «ужастиках» такое придумывают?
– Это не «ужастики»! Это последние известия!
– Да вы что! Зачем они так?
– Не говори… Чтобы отстоять честолюбивые амбиции, жертвуют безвинными людьми. Креста на этих террористах нет!
От ужина она отказалась, посидела со мной немного и со словами: «Не дай Бог, ещё приснится такое», – ушла к Але с Катей, которые уже спали.
Катя всё больше отвыкала от родителей, а, отвыкая, становилась неуправляемой. В электричке ей не сиделось; в саду, не спрашивая разрешения, убегала к соседям; бегала по саду, срывая, что хотелось, и тут же бросала, если не нравилось. Натура доверчивая, она прилипала ко всем, кто хоть немного оказывал ей знаки внимания – видимо, сказывался дефицит родительской ласки и любви.
Однажды в саду мы вымылись с нею в баньке и легли спать. Поперёк, впритык к изголовью её дивана, стояла моя кровать, так что, хотя и лежали мы на разных постелях, дышали рядом. Найдя в темноте мою руку, она прижала её к своей щёчке и удивила:
– Никто меня, бабушка, не любит.
– Да ты что, Катенька! – в полумраке вздрогнула я. – Придумываешь тоже! Все тебя любят! И – очень-очень!
– Нет, я знаю.
– Не сочиняй! Я люблю, мама, папа, бабушка Тома, дедушка Сеня и дедушка Валя, тётя Иза. А бабушка Элла так вообще души в тебе не чает. Разве тебя, такую хорошенькую, можно не любить?
– Нет, ты – не то! – недовольно отозвалась она. – Меня папа не любит. Любил бы – жил бы со мною. Да и мама тоже. Сегодня суббота, а она не приехала…
– Может, случилось что. Завтра утром приедет. Спи, моя хорошая, – и я перелезла к ней на диван.
Она повернулась ко мне спиной, и я крепко вжала её в себя. Что-то во мне заныло, сжалось, сдавило. Прийти к такому выводу, и всего-то в пять лет! Обида за ребёнка и жалость всколыхнулись разом. Жгучие слёзы упали на подушку, я боялась обнаружить своё состояние. Прислушалась – Катя ровно и спокойно дышала. «Если с первой электричкой Аля не приедет, уедем», – решила я, понимая, что моё общество не устраивало Катю.
Ранним утром, в семь утра, Аля тихо постучала в дверь – и чуткое ухо Кати сразу же уловило стук.
– Ма-ама приехала! – свежо, будто и не спала, вскрикнула она и сама побежала открывать.
– Как у вас хорошо! – зашла Аля в спаленку, разделась и прижалась к Кате. – Давай ещё поспим!
– Давай, – счастливо обняла она мать. Они проспали до одиннадцати. Днём отправилась я в лес за душицей, и Катя увязалась за мною «ягодки пособирать». Я прокладывала путь – Катя шла за мной. Чем дальше мы углублялись, тем страшнее становилось, и она начала проситься домой. Ни стрёкот соревновавшихся кузнечиков, ни пение птиц, ни краски и запахи разнотравья, ни красота резного папоротника – ничто её не интересовало. Как ни успокаивала, как ни отвлекала, она ныла:
– Бабушка, мне страшно!
Я оглянулась: в высокой девственной траве ножки её заплетались. Боясь отстать, она спешила, постоянно падала и остановилась от усталости с выражением ужаса и тихой мольбы. Я взяла её за руку и вывела из дебрей.
С внучками Катей и Олей
