Жизнь – что простокваша - Антонина Шнайдер-Стремякова
Видя бесполезность разговора, я быстро попрощалась и вышла. Следующий визит был сделан руководителю краевого отдела культуры. Желчный начальник желчно выслушал мой «бред» и желчно посоветовал «не позорить сына, из которого вырастила маменькина сынка».
Слышавшая разговор секретарша прониклась ко мне жалостью. Когда лицом к окну я вытирала в коридоре слёзы беспомощности, она дотронулась до плеча, попросила успокоиться и посоветовала достать справку из той школы, где сына хотят взять на работу, и отправиться в краевой комитет партии.
Держа в руках справку из музыкальной школы, я поспешила к важному коммунисту. После беглого взгляда на бумагу последовала очередная «проработка» – проработка без лени, с аппетитом. Но, закалившись от хождений, я не расстроилась – понимала уже: победить бюрократию можно лишь хитростью, и от высокого коммуниста нырнула к доброй секретарше из отдела культуры. Шёпотом (подальше от ненужных ушей) она назначила мне встречу с заместителем желчного начальника.
Далёкая от желчности своего начальника, заместитель оказалась очень милой и доброй женщиной. У неё та же забота, что и у меня, – тоже хотела бы оставить после института сына в городе. Она взяла справку, обещала помощь, но за «положительное решение вопроса» не ручалась. Большой букет белых пионов, который через два дня я ей принесла, решил судьбу Юры: он остался работать в школе, которую окончил в 14-летнем возрасте.
– Ну, мать, тебе всё подвластно! – удивился он, смирившись с первоначальным распределением.
Школа, знавшая Юру ребёнком, приняла его, как родного. Когда подошло время проводов в армию (19 октября 1884 года), к нам нагрянул весь коллектив – 25 учителей. Веселье: песни, танцы, шутки – запомнилось надолго.
Юра без нас нигде раньше не бывал и, разумеется, скучал. Летом, когда стало известно, что его оставляют в учебке, мы с Алей решили проведать его. За «маменькина сынка» командир отчитывать меня не стал – дал два дня отгула. Юра расхаживал с нами по маленькому Канску и был счастлив. Из его рассказов и экскурсий мы вынесли, что Канск – городок воинских частей.
Аля от усталости быстро уснула, а мы с Юрой прошушукались всю ночь и заснули лишь под утро. Я сидела у его постели и, как мать сыновей Тараса Бульбы, с нежностью гладила стриженую голову и руки, а он рассказывал о своих чувствах к девочкам. Оказывается, успел уже испытать и разочарование, и чувство неразделённой любви. Как и всякой матери, мне казалось, что сын мой самый-самый, что не любить его – нельзя, и от грустной, но откровенной его исповеди защемило: «Лишь бы не ожесточился и в женщинах не разуверился».
– Они тоже хотят любви, и обижаться, что тебя не полюбили, не стоит, тем более – мстить, – успокаивала я.
– Дау меня и в мыслях не было мстить, но обидно, когда девушка только выгодного, богатого жениха ищет.
– Осуждать её за это не надо – каждый хочет жить в достатке. Кто-то ради богатства предаёт любовь, а кто-то ради любви плюёт на богатство. Какую девушку хотел бы ты в жёны? Которая о любви мечтает или у которой на первом месте выгода?
– Которая любви хочет.
– Такую и в жёны искать надо!
– А если я люблю ту, что только о богатстве думает?
Я понимала, что он говорил о Лене, но неосторожным словом боялась разбить хрусталь этих чувств. Сказать о девушке плохо и надорвать его сердце? Как, оказывается, не прост разговор о любви, особенно, если он касается собственных детей!
Одновременно работают все чувства: любовь, забота, желание помочь, жалость… Душу прожгла обида за собственный идеализм. Выходит, кто-то на первое место выдвигает богатство, а я богатым сына сделать не сумела. Думала, главное – порядочность, доброта, человечность…
С Юрой в армии. Канск. Июль 1984
– Если уверен, что сумеешь ей богатую жизнь обеспечить, женись. Не уверен – не связывайся: жизнь каторгой покажется. Вечно будет тобою недовольна.
– Да? А вы с отцом почему разошлись?
– Я пытаюсь честно анализировать наши отношения, но, думаю, точно на твой вопрос все равно не отвечу. Мне кажется, что отец искал во мне какую-то выгоду. А, может, просто никогда не любил. Я с самого начала замечала, что он бабник. Наверное, из-за этого между нами и не было доверительности и тепла.
– Значит, он плохой?
– Люди не бывают только плохими или только хорошими. В твоём отце было и то, и другое. Как и во мне тоже. Для меня был трагедией развод, потому что были вы. Меня воспитывали, что человек живёт для детей, и предать их – это самый большой грех. Поэтому не понимаю его и думаю, что в нём больше плохого. Мне хотелось, чтобы ты женился раз и навсегда и не предавал своих детей. Подделать под себя жену все гда можно, надо только захотеть.
– А любовь?
– Любовь, как правило, и соединяет. И люди сами или разрушают её, или, наоборот, цементируют. Всё зависит от нравственных ценностей, которые изначально заложены в человеке.
– А постель?
– Если оба будут бережно учить друг друга, и постель сладкой будет.
– Знаешь, есть девочка, которой я нравлюсь.
– А тебе она нравится?
– Да, она и скромная, и умная…
– И тоже только богатства хочет?
– Нет, для неё это не самое главное. Я дам их номер телефона, пусть Аля позвонит. Может, в гости её пригласите? Познакомишься – скажешь потом своё мнение.
Хотелось надеяться, что «шушуканье» с матерью осталось у него в голове и отложилось на сердце.
Кузина Мария
В один из зимних воскресных дней, когда мы с Алей были одни, раздался звонок в дверь. Открыла – вошла Изольда с незнакомой женщиной. Поздоровались. «Из деревни», – отметила я: на голове под недорогим пальто простая шаль.
– Присмотрись, Тоня. Кого она тебе напоминает? – улыбнулась Иза.
Женщине около шестидесяти, но следы былой красоты всё ещё просматривались. Среднего роста, правильные черты, умные, жгуче-чёрные глаза, в тёмных когда-то волосах из-под шали выбивался седой пепел, на лице – борозды нелёгкой жизни. Мы внимательно присматривались друг к другу.
Под ложечкой засосало…
– В ней что-то очень-очень родное, – тихо вымолвила я. – Но – не знаю. Чем-то Машу Цвингерову из Кучука напоминает.
– Нет, не оттуда, подумай ещё.
– Значит, по линии Шнайдеровых.
– Правильно. Угадай, кто.
– Угадать? Ты же знаешь, что из Шнайдеровых я никого, кроме тёти Розы и её детей, не знаю.
– Ну да, – согласилась Иза, – ты и видела её всего-то несколько минут. А
