Мужество - Михаил Сергеевич Канюка
Гаркуша проводил Межигурскую, и они отправились дальше. Пробирались где ползком, где на четвереньках. Иногда застревали, и дед подолгу разбирал старые маркшейдерские знаки на стенах, понятные лишь ему одному. Наконец, устало опустившись прямо на землю, он сказал:
— Скоро ужо выйдем наверх… Должно быть еще темно, проскочим…
Бадаев поднес к глазам руку с часами. Был седьмой час утра. Вот-вот замаячит день, и тогда им придется пережидать под землей. Бадаев хотел было поторопить старика, но раздумал. Ведь ему уже шел семьдесят третий год — удивительно, что он еще держался после такого тяжелого пути. Гаркуша, понимая, что промедление для них подобно смерти, с трудом поднялся на натруженные ноги.
— Знаю, знаю, что не до отдыха… — проворчал он под нос и пошел дальше, погасив лампу и попросив Бадаева держаться за его плечо.
Ход сузился до небольшой щели, в которой можно было лишь лежать, прижавшись плотно к земле. Этот лаз выводил на дно овражка, почти доверху занесенного прелым листом и снегом. Выбравшись на поверхность, они тут же бросились ничком в глубокий снег: на края овражка легло слепящее лезвие прожектора. Дождавшись, когда прожектор погаснет, они поползли.
В эти дни в связи с подготовкой новых карательных операций фашисты перебросили часть вооруженных сил из Дальника в Нерубайское и Усатово, оставив только патрули у входов в катакомбы. Поэтому Бадаеву и Гаркуше удалось незамеченными проникнуть туда через неизвестный оккупантам вход.
Прошагав еще несколько километров под землей, они по сравнительно просторному штреку подошли к нише, прорубленной в толще камня.
— Ось и пришли! — с облегчением вздохнул Гаркуша, а Бадаев удивился: дальше пути он не видел. Старик объяснил: — Эту стеночку только тронь, и она завалится, открыв ход в другую штольню.
Бадаев сильно надавил плечом на перегородку. Она треснула и обвалилась. Расширив проход, они осторожно пролезли в соседнюю шахту.
Пройдя несколько сот метров вглубь, старик заволновался: штольня казалась совершенно необитаемой.
— Может, не в ту сторону идем? — спросил настороженный Бадаев.
— Идем правильно, — уверенно начал Гаркуша, — а вот людей не видно, — упавшим голосом закончил он. — Може, покричать?
— Ша, не надо кричать, — вдруг послышалось за их спинами.
Бадаев и Гаркуша резко обернулись и направили свет лампы на говорившего. Перед ними стоял невысокого роста, щупленький юноша с автоматом наперевес.
— Руки вверх и за голову! — скомандовал он коротко.
А сзади их уже обыскивали, выворачивая карманы и забирая оружие.
— Вот это маскировочка! — восхищенно покрутил головой Гаркуша. — И как это я, старый пень, ничего не заметил?
— А мы за вами идем почти от самого пролома, — охотно пояснил юноша. — Хотелось узнать, что за гости такие нежданные прибыли…
— Товарищ, — обратился к нему Бадаев, — отведите нас к вашему командиру, и там вы все узнаете и о нас, и о цели нашего прихода.
— Так-таки прямо к командиру? — насмешливо спросил юноша, очевидно старший среди окруживших их бойцов.
— Если не можете это сделать, тогда назовите ему мою фамилию и имя. Я — Павел Бадаев. Ваш командир знает меня лично.
Миновав несколько постов, они пришли в небольшое помещение, где, кроме длинного каменного стола и нескольких скамей, тоже вытесанных из камня, ничего больше не было. Возле входа встал часовой. А их худенький конвоир куда-то исчез.
С первых же минут пребывания в Дальницких катакомбах Бадаев убедился в том, что слухи о тяжелом положении отряда Гласова не были преувеличенными. Воздух в лагере был еще хуже того, каким дышали его люди во время ноябрьской осады, с явной примесью хлорного газа. Очевидно, партизанам не удалось полностью перекрыть вентиляционные штреки, по которым газ поступал в катакомбы. Лица бойцов, которые Бадаев успел разглядеть, были такими изможденными, что красноречивее всяких слов говорили о давнем голоде.
Через несколько минут в помещение вбежал нескладный, долговязый человек. Он бросился к Бадаеву и сильно сжал его в объятиях.
И не только у двух командиров — у всех в этот момент на глаза навернулись слезы, которых никто не стыдился.
Бадаев с Константином Гласовым долго совещались. Решили выводить людей группами.
— Боеприпасов у нас много, а взять их с собой не сможем: людей мало, да и сил-то у них… — с горечью говорил Гласов.
— Хорошенько все спрячьте, — советовал Бадаев. — Как только фашисты поймут, что вас уже нет в Дальнике, они, может быть, снимут блокаду. Тогда мы и заберем боеприпасы.
Бадаев начал собираться.
— Куда ты? — удивился Константин. — А отдохнуть?
— Некогда, надо идти. Гаркушу вам оставлять или без него обойдетесь?
— Да как же они без меня-то! — словно из-под земли по своему обыкновению вырос дед Иван. — Они там еще ни разу не были — не найдут.
— Неужели командира отпустишь одного? — удивился Гласов.
— Он вам тут нужнее! — Бадаев сильно дернул Костю за рукав, но было уже поздно: дед Иван серьезно задумался, идти ему с командиром или остаться в группе, чтобы потом выводить людей.
— Эх, ты, — сердито шепнул на ухо Гласову Бадаев, — ведь старик так устал, что еле на ногах держится, — и громко сказал: — Приказываю тебе, дед, как командир оставаться здесь — нельзя бросать людей на произвол судьбы, разве они смогут выйти без такого опытного проводника, как ты?
Бадаев с удовлетворением увидел, как просиял старик — его радовало, что он так необходим людям.
Обратный путь показался Бадаеву еще длиннее и утомительнее. Он с большим трудом добрался до выхода и, осторожно выглянув наружу, удивленно отметил, что в степи снова сумерки — теперь уже вечерние. «Не успеть до комендантского часа, не успеть…» — с тревогой подумал он.
— Успею! — зло сказал сам себе, рывком поднялся и зашагал…
* * *
Тем временем Тамара Межигурская успела сделать немало. Придя в город, потолкалась на базаре (именно там очень часто из разговоров одесситов, румынских солдат, всевозможных темных личностей, наводнивших после оккупации город, можно было узнать много интересного и полезного для отряда), по заданию командира побывала у подпольщика, у которого хранилась взрывчатка, а уже после этого направилась в мастерскую к Бойко, держа в руках старенький примус.
Короткий зимний день близился к вечеру. Сумерки, словно настаиваясь, быстро густели. К мастерской Тамара подошла почти затемно. Она так намерзлась и устала, что, как ребенок, радовалась теплу и отдыху, которые ждали ее.
— Уже закрываем, тетка, имей совесть, куда лезешь? — встретил ее молодой и звонкий голос.
— Ой, голубчику! — запричитала нарочито громко Тамара. — Так не горит же, окаянный, не на чем и кипяточку согреть. Есть у вас новая горелка? — сказала
