Психопат (сборник) - Наиль Ниязович Муратов
– Девчонка классная, – согласился мой друг, – да только теперь тебя и близко к ней не подпустят.
– Оно, наверное, и к лучшему.
– То-то ты такой счастливый! – ехидно заметил Роман. – Места от радости не находишь.
– Да жалко ее. Ты не видел, какие у Дины были глаза, когда мы прощались.
– Извини, не обратил внимания. Зато имел возможность наблюдать, чем вы с ней на крыше занимались, – хихикнул Роман, но замолк, поскольку в его светлой голове возник новый вопрос:
– Слушай, если бы мы с Дорой не застукали вас на горячем, чем бы вы занимались дальше?
– Ну посидели бы еще немного – и пошли спать, – не очень уверенно ответил я.
– Каждый в своей кроватке? – хихиканье Романа перешло в откровенный хохот. – Ну насмешил!
– Можешь не верить! – произнес я сухо.
– Да верю, верю. С тебя станется!
В порт я вернулся заполночь, успев как раз к прибытию лодки. Как только Хоакин с присущим ему блеском ввел ее в узкий просвет меж яхтами, Дмитрий выбросил на берег шканцы, и мне оставалось только их закрепить. Дина, выпорхнувшая на берег первой, сразу оказалась рядом.
– Представляешь, Хоакин учил меня управлять лодкой! – возбужденно сообщила она.
Меня поразило благодушное настроение ее тетушки, осторожно перешедшей на пирс с помощью Дмитрия. Ко мне Дора Аркадьевна обратилась весьма приветливо:
– Наша девочка в любом деле добивается успеха.
Минут пять мы вели светскую беседу вчетвером – Хоакин застрял в рубке! – обсуждая красоты ночного побережья, что выглядело со стороны как встреча добрых друзей, и только одно обстоятельство, на которое и Дора Аркадьевна, и Дмитрий старательно не обращали внимания, придавало этой идиллической картине определенное внутреннее напряжение – в течение разговора взгляд Дины ни разу не оторвался от моего лица.
Так мы и стояли, отдавая дань правилам хорошего тона; но когда приличия соблюдены, все равно приходит время прощаться, и вот уже я, выйдя на дорогу, машу рукой отъезжающему белому кроссоверу, а он, набрав скорость и просигналив на прощанье, скрывается за поворотом. Его отъезд знаменует окончание внешне тривиальной, но в действительности насквозь фальшивой сцены, в которой мирно сосуществуют горькая правда и такая же горькая ложь, а драма и комедия переплелись так, что уже никому не удалось бы отделить их друг от друга. Разочарованный, я направился к лодке, ставшей моим домом. Хоакин, выезжавший из порта, улыбнулся и поднял кверху большой палец, но что означал этот жест, я так никогда и не узнал.
А в каюте ждал сюрприз – дневник Дины, лежавший на столике под кофейной чашкой. На закладке в середине тетради было написано:
Пожалуйста, прочти только эти страницы! Там о маме. Твоя Дина.
Из десяти слов, составивших текст записки, самыми желанными оказались два последних. Приняв душ, я забрался в постель и начал читать дневник.
В Сан Джованни Ротондо я приехала повидаться с мамой. Последние дни ее жизни проходили мучительно: сильнейшие обезболивающие и бесконечные капельницы в дорогой лечебнице, куда её поместил отец, помогали слабо. После маминой смерти единственным моим желанием было знать, что ей спокойно сейчас, и Сан Джованни Ротондо было самым подходящим местом с ней поговорить. После Венеции и Вероны меня не удивило, что целый город зарабатывает на имени одного святого – Падре Пио, – совершившего множество чудесных деяний. Лавочки здесь переполнены иконками, чётками и крестиками с изображением Падре, его именем названы книжные магазины, постоялые дворы, ресторанчики и улицы, удивительно только, что магазины одежды не назвали в его честь. В общем, от изобилия святости становилось немного тошно.
Новая церковь, где он похоронен, снаружи напоминает приоткрытый панцирь. Прикоснувшись к поверхности усыпальницы, я ничего не почувствовала, стало даже как-то неловко. Пройдя в другую часть зала, сделала несколько фото и присела неподалёку от мужчины, глаза которого были закрыты, а протянутые руки облокочены на стоящий перед ним стул. Я мысленно представила маму, стоящую на пороге церкви, и вдруг она, темноволосая, уверенным мягким шагом вошла в храм. Я как всегда восхитилась одномерной геометрией её походки, превратившей небесное пространство зала в карту созвездий. Следуя невидимой прямой линии, она выскользнула из потока падающего света и неслышно присела возле меня. Повернуть голову я не осмелилась, но боковым зрением видела бледное пятно ее лица. Перемещаясь по настенным мозаикам, взгляд мамы достиг левого угла центрального зала, где Падре Пио был изображён в развевающейся алой ткани, составляющей жуткий контраст с ее белым одеянием. Лёгкое тепло передавалось мне от них обоих, мёдом растекаясь по телу. Больше часа я покорно сидела, наблюдая, как маму обволакивает тягучий янтарный свет, и долгожданное спокойствие снисходило на нее с небес. Мама была точно такой, как в моих снах, в развевающейся углами длинной белой одежде, на рукавах которой тёмными браслетами проступали смолистые пятна, и её тревожные, почти чёрные глаза смотрели куда-то поверх меня.
В тот же день мы оставили Сан Джованни Ротондо, и эти сны, приходившие ко мне в течение двух лет после её смерти, исчезли.
Не так-то просто проснуться среди ночи, если ты только что уснул. Летучая мышь, спикировавшая на меня со стропил сарая, заполненного колючей соломой, увернулась в последний момент и, звучно шлепнув крылом по подвешенному к перекрытию меху с вином, вылетела в слуховое окно. Подогретая жидкость струйкой потекла из распоротого сосуда, обволакивая грудь и с невероятной силой придавливая тело к ложу, а жесткие пряди пыльной сухой травы, набиваясь в рот, глушили крик о помощи. Я дернулся конвульсивно и почувствовал, как горячие ручейки густеют, подобно гипсовому раствору, и вылепившиеся из аморфной массы руки нежно проводят по моей спине. Волосы, застилавшие лицо, внезапно исчезли, но зато появились губы, и они принялись покрывать мою шею поцелуями. Только теперь сон отпустил меня окончательно: нагая Дина прижалась ко мне, и оказалось, что тепло, которое я ощущал, являлось на самом деле жаром ее тела.
– Подожди! – попросил я. – Как ты здесь оказалась?
– Когда все уснули, вызвала такси по телефону, – торопливо объяснила она, пытаясь расположиться удобнее на узкой кровати, не приспособленной для ночных приключений. Незваной гостье пришлось почти полностью взобраться на меня, и я рывком перевернул ее, припечатав своим телом к постели. Мне хотелось лишить Дину возможности двигаться, прервать ее безумное, по сути, занятие, но она восприняла мою агрессию по-своему и, откинув голову, застонала. Тело девочки обмякло, дыхание стало тяжелым. Этот момент оказался самым мучительным в моей жизни, потому что стон Дины был сродни пению сирены, он был сигналом, подаренным женщине еще древними богами и обращенным не к разуму, а напрямую к природному мужскому инстинкту, требующему немедленного ответа на недвусмысленное предложение. Руки мои дрожали, а ноги свело от напряжения, будто они коснулись оголенного высоковольтного провода. Казалось, я уже готов был воспользоваться наивной ошибкой этой странной девочки, ее откровенно бесстыдной слабостью, выразившейся фактически в предложении самой себя, но…
Но я не мог этого сделать.
Не знаю, что удерживало. Ощущение вины перед Наташей за
