Психопат (сборник) - Наиль Ниязович Муратов
– Ну ты и стерва! – не удержался я.
– А другая – кому я нужна? – невозмутимо ответила Инга.
Наутро я передал ей проект первой телепередачи, а также план еженедельных выпусков на ближайший квартал. Спустя неделю дирекция канала дала добро на первый выпуск, после чего началась подготовка к шоу. Работать теперь приходилось по четырнадцать часов в сутки, и в течение этих четырнадцати часов мне удавалось не думать о Наташе. В оставшееся время я либо спал урывками, либо пытался как-то переосмыслить незадавшуюся свою жизнь, но робкие эти попытки ничем путным не заканчивались, поскольку сознание мое, раздвоившись, занималось исключительно внутренней борьбой, в которой ни одна из сторон не имела шансов на успех.
Спустя месяц меня разыскала Светлана. Оказывается, я забыл выйти на работу, что ее чрезвычайно обеспокоило. Увидев, в каком я нахожусь состоянии, Светлана встревожилась еще больше. К несчастью, ни я, ни она ничего не могли изменить.
Первый выпуск программы зрительскую аудиторию заинтересовал, но приятная эта новость не столько радовала, сколько забавляла. В сущности, такая реакция была всего лишь маскировкой глубочайшей апатии, бороться с которой не осталось сил. С такой внутренней асимметрией удалось протянуть до весны, и единственное, что удивляло меня в то время, – это возникшая загадочным образом способность механически двигаться, преодолевая вызванное бессонницей изнеможение, а потом с блеском выкладываться на съемках. Рейтинг моих телепередач рос, и постепенно они начали приносить определенный доход. Затеянный по возвращении из Испании капитальный ремонт затянулся до католического Рождества, что меня мало беспокоило, но после окончания всех работ возникла новая проблема – мебель. Времени приобрести ее я так и не выбрал, а в результате спал на надувном матрасе, разложенном прямо на паркете. Зато у меня была прекрасная ванная, облицованная мрамором, и замечательная кухня-студия со встроенной газовой плитой и посудомоечной машиной. Впрочем, ни плитой, ни машиной я практически не пользовался, предпочитая кипятить воду в электрочайнике, а чашку после чаепития ополаскивать в мойке. Однажды один из друзей привел в мою квартиру симпатичную молодую женщину, представившуюся дизайнером Олей. Да, так мы ее впоследствии и звали – дизайнером Олей, – что позволяло этой несколько эксцентричной особе занять эксклюзивное место среди бесчисленного множества других привлекательных молодых женщин, получивших при рождении имя Ольга. Попав в родную стихию ремонта, моя несносная гостья в течение полутора часов без устали критиковала качество работы нанятых мною мастеров, на что я в шутку предложил ей заняться этим благородным делом самой. Приняв предложение всерьез, она с энтузиазмом начала выплескивать на нас спонтанно зарождающиеся идеи по превращению типовой холостяцкой берлоги в произведение искусства, и в какой-то момент я осознал, что дать задний ход уже не получится. А следующим утром дизайнер Оля объявилась в компании двух молодых ребят в серых комбинезонах, доказав тем самым, что слова с делом у нее не расходятся. Ошеломленный бешеным напором гостьи, я безропотно отсчитал запрошенный аванс и поспешил смыться из дома. А пока собирался, половина обоев в прихожей оказалась лежащей на полу в виде кучки изодранной влажной бумаги. К моему достаточно позднему возвращению разгром в квартире принял уже системный характер, а милое сердцу надувное ложе бесформенной тряпочкой ютилось в дальнем углу гостиной. На наивный вопрос, где мне теперь спать, дизайнер Оля ответила без тени смущения, что на время ремонта я могу переехать к ней. От столь заманчивого предложения я предпочел отказаться, что вызвало у молодой женщины подлинное недоумение. К счастью, это был единственный случай нашего с ней взаимонепонимания. Спустя месяц перелицовка моей берлоги была окончена: во многом отремонтированная заново, она оказалась обставленной новой мебелью и несчетным количеством полезных и бесполезных вещей, поражая воображение гармонией самых разных предметов, будь то многофункциональная решетчатая конструкция в прихожей или старинный гобелен над стеклянным столиком в гостиной.
– Нравится? – поинтересовалась дизайнер Оля, уперев руку в бедро, что должно было, как я понимаю, придать ей независимый вид.
– Да, но возникает проблема: не захочется выходить из дому и идти на работу. Здесь есть все, что мне нужно, – не задумываясь, ответил я.
– Пожалуй, не хватает одной детали до полного совершенства. Но она – самая необходимая, – задумчиво проговорила Оля.
– Есть идея, чего именно не хватает?
– Одной вещи, которую ты должен выбрать сам.
– Ты о столике под компьютер? – нерешительно предположил я.
– Нет, о женщине. Этому дому нужна хозяйка, тогда он перестанет быть мертвым… и ты тоже.
– Ты ошибаешься! – Я попытался улыбнуться, но, боюсь, получилось кривовато. – Я – живой!
– Наполовину, а это не считается, – возразила она.
Мне захотелось ответить, что чужие дела ее не касаются, но не удалось вымолвить ни слова, будто вернулся я вновь в то далекое время, когда еще не умел говорить. Расстались мы натянуто. Наверное, надо было предложить симпатичному дизайнеру Оле встретиться еще, но заноза, сидевшая в моем сердце, не позволяла чувствовать ничего… даже боли.
С таким замечательным настроением, когда единственным, что тебя интересует в жизни, является цикл собственных передач, прожил я до середины весны. А в апреле случилось то, чего все равно нельзя было избежать. Я шел по Приморскому бульвару, а навстречу брела неспешным прогулочным шагом Наташа, и моя походка при ее приближении стала деревянной, а она, заметив бывшего возлюбленного еще издали, напряглась, вглядываясь в мое лицо, но когда мы почти уже поравнялись, отвела глаза и прошла мимо, держа под руку мужчину, оставшегося в моем сознании размытым темным пятном, потому что сосредоточить на нем свой взгляд мне так и не удалось. Казалось, была она прежней, но и чуть-чуть иной – мягкой, умиротворенной; легкая ее походка выглядела теперь тяжеловатой, а одна из пуговиц плаща расстегнулась, давая возможность любоваться выступающим вперед животом. Я сумел пройти с независимым видом еще шагов двадцать, а потом все равно оглянулся. Остановился и смотрел, как они удаляются, направляясь к Дюку. Праздношатающиеся прохожие то и дело заслоняли длинноногую женщину с чуть располневшей талией, опирающуюся на руку шагающего рядом мужчины, но я каждый раз снова находил ее глазами. И только когда стайка школьников, взобравшихся наверх по Потемкинской лестнице, заполнила пространство возле памятника, я окончательно потерял из виду Наташу и ее мужа. День был солнечный, но не жаркий, и, застыв на месте, я жадно глотал прохладный воздух, а сердце мое, поймавшее ритм вселенной, колотилось в груди и требовало движения. Я ухитрился заставить себя сделать несколько шагов в направлении, обратном той недостижимой дали, где скрылась любимая моя женщина, и, выйдя на смотровую площадку возле горисполкома, взглянул на море, сереющее за дамбой судоремонтного завода. Далеко-далеко на рейде чернели корабли, ожидавшие разрешения на вход в акваторию порта, а над головой, заставив меня вздрогнуть, с резким криком пронеслась чайка и, сделав вираж, спланировала в сторону нефтяной гавани. И тогда – с высоты ее полета – я смог наконец увидеть этот мир таким, каким он на самом деле был, словно глядел на него, подобно Аргусу, сотней незамутненных глаз.
С тех пор Наташу я больше не видел.
