Калашников - Альберто Васкес-Фигероа
– А почему это случилось? – спросил Роман, направив палец прямо в глаза напарнику. – Потому что мы были уверены, что в двухстах километрах отсюда нет горилл. Это была ошибка, которая чуть не стоила нам жизни.
– А теперь, с людьми Кони, мы не должны считать ничего само собой разумеющимся. Давай, шевелись! Нам ещё предстоит пройти много леса.
Они двинулись дальше по почти идиллическому пейзажу, где джунгли начали редеть. Высокий бамбук сменился «водяными лианами», спадавшими с тридцатиметровой высоты, образуя в воздухе причудливые узоры.
Орлы-воители и попугаи кричали в кронах деревьев, а вокруг витал густой, опьяняющий аромат влажных и жарких джунглей.
Из чёрной земли и гниющей листвы; из живых деревьев; из фруктов, ферментирующих на воздухе; запах, который побудил первого Бала Негру остаться в Африке навсегда, осознавая, что лишь в немногих местах он найдёт этот первобытный и подлинный аромат, позволяющий ему почувствовать свою свободу, когда он бродил в самой глубине леса.
Они шли не спеша, с рюкзаками за спиной и ружьями на плечах, изучая кору деревьев и ковёр подлеска в поисках признаков того, что их интересовало: фанатичных убийц из Армии сопротивления Господа.
Повсюду были следы оленей, леопардов, кабанов, маленьких дукеров, шимпанзе и бесчисленного множества птиц, обитающих в тенистых лесах с хорошей водой и тёплым климатом, спокойно живущих без присутствия человеческого хищника.
Через два часа чаща начала редеть, склон стал менее крутым, исчезли лианы, окуме и даже пальмы, и перед ними раскинулась зелёная саванна с высокой травой, усыпанная тут и там колючими кустарниками и величественными сейбами, увешанными бесчисленными гнёздами ткачиков.
Плато раскинулось перед ними, ничем не преграждённое, до самых далёких гор, и оба знали, что именно в этой равнине, в гигантской впадине в нескольких километрах выше, которая превращалась в болото во время сезона дождей, собирались животные всех видов, чтобы утолить жажду, не мешая друг другу.
Они направились к холму, возвышавшемуся в получасе пути, поднялись на его вершину, уселись на гладкие каменные плиты и достали из чехлов длинные бинокли, чтобы внимательно изучить, метр за метром, огромную равнину, окружающую лагуну.
Животных было больше, гораздо больше видов, чем они помнили, но они старались не увлекаться несомненной красотой зрелища, сосредоточившись на том, что те паслись с безмятежным спокойствием существ, не чувствующих угрозы.
– Или я не разбираюсь в зверях, или этих давно никто не тревожил… – наконец прокомментировал местный.
– Ты разбираешься в зверях… – последовал ответ. – Это, должно быть, один из немногих уголков континента, куда ещё не дошла цивилизация, а если не дошла цивилизация, значит, и Джозеф Кони здесь не появлялся. Меня больше всего удивляет, что их спокойствие говорит о том, что они не привыкли к браконьерам, а мы оба знаем, что всегда найдётся тот, кто нуждается в свежем мясе или хорошей паре бивней.
– Здесь новости распространяются, как порох, и ни один браконьер не сунется в лес, зная, что может столкнуться с разведчиками, которых эта банда дикарей привыкла отправлять вперед. Они сначала прострелят тебе голову, а потом спросят, какого чёрта ты здесь делаешь.
– Ты переживаешь?
– Помни старую поговорку: «Слоновья охота, в которой ты не беспокоишься, – это охота, в которой ты уже мёртв». – Чернокожий легко постучал по прикладу ружья, добавляя: – С момента, когда я досылаю патрон в патронник, я не перестаю думать, куда он попадёт.
– Ты хорош в своём деле… – без тени сомнения признал его спутник. – Лучший, кого я знал, а я знал многих.
– Скромность в сторону, мы оба лучшие в своём деле, и мы оба это знаем. Мы просто не знаем, достаточно ли мы хороши, чтобы выбраться отсюда живыми. Люди всегда были опаснее любых «длинноухих».
– Но тех, за кем мы охотимся, нельзя назвать людьми, старик. Они бесчеловечны.
– Я знаю, поэтому даже задним глазом слежу.
– Уже заметил!
– Чёртов белый!
– Посмотри-ка на этого зверя… – с восхищением указал Роман Бала Негра. – У него, наверное, килограммов сто бивней. В такие моменты я не могу не скучать по старым временам.
– Нам пришлось бы убить тысячу таких, чтобы заработать десять миллионов евро, так что хватит ностальгировать.
Они продолжали наблюдать за животными, пока не увидели, как далеко-далеко пролетел старый вертолёт зеленоватого цвета.
– Похоже, сегодня суббота… – заметил следопыт.
– И похоже, этот вонючий ублюдок намерен получить свои деньги.
– Ну, тем лучше!
С наступлением темноты они легли спать, не разводя костра и не ужиная, положив головы на рюкзаки, глядя на миллионы звёзд, рассыпавшихся по безоблачному небу, наполняя уши тысячью звуками саванны и вдыхая её бесконечные ароматы, оживающие с наступлением ночи.
Они, несомненно, были счастливы быть здесь; уставшими от дня; среди животных, окружавших их, и в одиночестве в самом неизведанном и далёком уголке Африки, хотя и не знали, вернутся ли они домой живыми.
Они спали крепко, а когда проснулись, сова, всю ночь призывавшая свою пару, наконец заснула, дневные птицы начинали неуверенно щебетать в рощице окуме, а импалы и газели уже щипали влажную траву.
Солнце ещё не успело осветить кроны бурых акаций и бросить первый луч на спины носорогов, но серые оттенки уже позволяли гадать, какие цвета будут господствовать в пейзаже, и среди этих серых тонов выделялись первые жирафы, неуклюже покачиваясь, направлявшиеся к заводи, чтобы напиться.
Роман Бала Негра закутался в свой дождевик и пальцем собрал иней, осевший на гладкой каменной плите.
Цветы, деревья и животные – всё, что всегда было его миром, – пробуждались к новому дню, и, на его взгляд, не было серых оттенков прекраснее, спокойствия глубже и даже красок ярче, чем в тот короткий миг, когда первые солнечные лучи скользили по саванне, и даже звери двигались более изящно, почти замедленно, словно всё ещё сонные, а может, просто расслабленные спокойной ночью, пока дневная жара не натянет их нервы, и опасность не заставит их снова быть наготове.
Наступал рассвет в Африке, и были те, кто хотел, чтобы эти рассветы были другими: чтобы они пробуждали не только зверей и усыпляли сов, но и знаменовали начало шума и машин; суеты и прогресса; миллионов людей, трудящихся, как муравьи, над и под землёй, как в Европе, как в Америке, как во всём остальном мире, где больше не оставалось свободного места для зебр и жирафов, слонов и газелей, тяжёлых носорогов и хрупких импал.
Глава
