Ситцев капкан - Алексей Небоходов
В зеркале отражалась девушка в безупречно отутюженном шёлковом халате цвета холодной сирени.
Если бы кто-то снимал документальный фильм о Ситцевской аристократии, он непременно выбрал бы эту спальню: на туалетном столике в строгом порядке стояли кисти для макияжа, выстроенные по размеру, пробники Chanel в нетронутых упаковках, аккуратно разложенные украшения в специальных органайзерах – ни одного предмета вне своего места.
Но сегодня вся эта картинка выглядела как пустой сценический макет: главная актриса стояла у окна, запуская пальцы в спутанные волосы и смахивая размазанный макияж так, будто хотела раз и навсегда стереть с себя вчерашнюю жизнь.
Последние дни превратились для неё в серию катастроф, и если вначале было желание бороться, то теперь не осталось ни одного моста даже к собственной гордости.
Софья нервно металась по комнате: обувь на шпильке осталась возле двери, вместо неё на ногах – тёплые носки с дыркой на большом пальце, которую лень было зашить.
Весь её образ напоминал витрину бутика, куда на ночь забрался ворон: всё в блеске, но атмосфера – кладбищенская.
Даже стул у окна стоял под таким углом, что если бы на него сесть, было бы сразу понятно: его ставил сюда человек, который больше не собирался вставать.
Сумочку она кинула на стол так, что из неё вывалился телефон и – почти сразу – маленький прозрачный пакетик с белыми таблетками.
Это были не витамины и не фейковый мел: Софья покупала их у фармацевта, которая училась с ней на младших курсах.
Говорили, что две штуки способны вырубить на сутки; три – вообще отключают часть мозга, отвечающую за самоуважение.
Пальцы её дрожали: она почти не заметила, как сама же разбросала таблетки по столу, как хватала их по две и запихивала за щёку, не запивая – вода вызывала тошноту, а запивать отчаяние давно было незачем.
На экране горел десяток уведомлений: большинство из университета – напоминания о сессии, просьбы друзей «держаться» и пара гнусных мемов от одногруппников, которые до сих пор не верили, что девочка с идеальным профилем теперь главная героиня всех чатов.
Но были и другие сообщения – те, ради которых она и не бросала аппарат в мусорку.
Там были короткие, иногда дерзкие, иногда почти нежные послания от Григория: он писал не каждый час, но так, чтобы она не забывала о его существовании и о той самой «маленькой договорённости».
В его СМС было больше угрозы, чем заботы, и каждый раз, когда Софья читала новый текст, по коже бежал мороз: «Не забывай, кто тебе дал второй шанс», «Думаешь, остальные молчат просто так?», «Сегодня будет весело».
Она пыталась не реагировать, но всё равно хватала телефон – как будто от одного его нажатия могла изменить линию своей судьбы.
– Ты обещал, – сказала она в микрофон, когда он всё-таки ответил на её звонок.
Голос был севшим, сиплым, будто кто-то всю ночь скручивал ей горло сзади.
– Ты обещал, что никто не узнает. Чего ты теперь хочешь?
С другой стороны прозвучал смешок: короткий, неуловимо равнодушный.
– Чтобы ты не строила из себя жертву, – ответил он. – Держись, как умеешь.
Софья сдавленно выдохнула, уронила голову на стол.
Потом резко сжала телефон в руке и швырнула о стену.
Тот отскочил, пару секунд покрутился по паркету и затих – почти как она сама, которую теперь не было слышно даже внутри собственной головы.
Пару минут она лежала в абсолютной тишине, чувствуя, как таблетки начинают забирать контроль над телом.
Глаза затуманились; ресницы слиплись так, что стало сложно моргать.
Сердце билось где-то глубоко, будто боялось быть обнаруженным.
Она свернулась на кровати в позе эмбриона, втянув колени под подбородок, и в этом было что-то из детства, когда пряталась под одеялом в надежде, что никто её не найдёт.
Слёзы не текли: их просто не было, как не было и сил вспоминать, зачем вообще она столько лет выстраивала эту глянцевую картинку вокруг себя.
Все её достижения, стипендии, победы в олимпиадах казались теперь музейной пылью: никто не заметил бы даже, если бы завтра Софья исчезла из этой спальни навсегда.
Она попыталась считать до десяти – старый приём для борьбы с паникой – но сбилась на пятой цифре, потому что в голове вдруг зазвучал голос матери: «В этой семье все должны быть сильными».
Софья хотела закричать, но из горла вырвался только стон – глухой, как у животных, которым заранее не оставили шанса на побег.
Она вспомнила, как на днях смеялась в кафе, как рисовала сердечки на чужих конспектах, как от скуки делала селфи в зеркале, примеряя, с какой стороны жизнь выглядит приличнее.
Теперь же всё стало до тошноты бессмысленным.
Таблетки наконец вошли в полную силу: голова будто поплыла, а всё остальное – ушло в молчание.
Софья в последний раз посмотрела на себя в зеркало, не узнала отражения и зарылась лицом в подушку.
Хотелось только одного – чтобы никто не тревожил, чтобы хоть один день можно было проспать, не вспоминая о том, как легко чужие люди могут уничтожить даже самый крепкий фасад.
В голове звучал только один вопрос, который она так и не сумела сформулировать ни матери, ни себе:
«Что делать, если больше некуда бежать?»
И не было ни одного ответа.
Через час после того, как дом Петровых погрузился в абсолютную тишину, к воротам особняка подъехали две машины скорой помощи.
Бригады, которые даже в этом престижном районе знали адрес наизусть, подъезжали максимально тихо – как будто боялись разбудить кого-то важного наверху.
Сначала никто из соседей не поверил, что эта процессия остановится именно у ворот истончившейся династии.
Но когда санитары, ловко, слаженно работая, развернули носилки прямо посреди чёрного входа, даже самые заядлые сплетницы прикусили языки.
Лизу вынесли первой: она выглядела совсем не как трагическая девица из романов, а как испорченная кукла, которую забыли починить.
Врач держал её запястье на весу, проверяя пульс, а медсестра всё время смахивала кровь с ладони мокрым ватным тампоном.
Лицо Лизы оставалось мертвенно-белым, но на губах, вопреки всему, застыла кривая полуулыбка – как будто и в этот момент она упрямо пыталась разыграть последнюю роль в собственной жизни.
Софью вынесли вторую, и на секунду могло показаться, что несут дорогую игрушку в коробке из-под новой коллекции Dior: тело аккуратно уложено, руки скрещены на груди, волосы на удивление причёсаны, будто мать всё ещё пыталась спасти фасад. Но лицо у Софьи было чужое, перекошенное, с пятнами слёз
