Рождество в Российской империи - Тимур Евгеньевич Суворкин
– Нет, итальянцы не захотят переехать в Россию!
– Я так и думал, – мотнул головой Фома Фомич, – значит, вам никогда не победить русских!
История, которую мы хотим вам рассказать, произошла аккурат перед Рождеством, дни, которые оставались до великого праздника, можно было уже сосчитать по пальцам одной руки. Время сладостного предвкушения, уже скоро, еще день, два, ну три, пробьют часы, и все запреты, ограничения, все печати будут с хрустом сломаны, все строгости и пресности останутся в дне вчерашнем, а день нынешний будет жирным, сладким и хмельным. Только подумалось, а в животе тут же заурчало, застонало и судорожно задрожало. Вот тогда уж и повеселимся, возрадуемся и воспоем хвалу! Нужно только немножко, самую малость, подождать.
Барон фон Шпинне в то пушистое снежное утро направлялся в трактир Дудина позавтракать. Съесть постные щи, гречневую кашу с грибами, да запить это все взваром из груши-дички. Начальник сыскной был, надо сказать правду, не религиозен, но посты соблюдал, так уж повелось с детства. Тогда за этим следили его строгая бабушка и не менее строгая мать, а потом он привык и теперь даже не представлял себе другой жизни. Проходит заговенье – все скоромное со стола долой.
Едва полковник переступил порог трактира и оказался в большом обеденном зале, то сразу же понял: что-то случилось. Обычно, прошлыми годами, в эти дни заведение представляло собой дружный радостный муравейник, все активно и суетливо готовились к празднику. Украшали зал, наряжали большую, раскидистую, упирающуюся верхушкой в потолок ель, кругом гирлянды, бумажные фонарики, ясли, а в самом центре на круглом столе вертеп с терракотовыми фигурками. Вначале фигурки назывались глиняные, а потом кто-то из половых притащил откуда-то это картавое слово – терракота, прижилось. Скажи какой-нибудь девице: барышня, приходите к нам в трактир, там у нас вертеп с глиняными фигурками. Глиняные фигурки, эка невидаль! А скажи с терракотовыми фигурками, – то-то.
А теперь в трактире было полное и безоговорочное уныние, в зале никого, брошенная одинокая ель стоит прислоненная к глухой стене, никто не ставит ее на треногу, не таскает вокруг стремянку…
На звук дверного колокольчика откуда-то из недр хозяйственных служб, едва держась на ногах, точно из мертвецкой, вышел владелец заведения Дудин. Лицо заплаканное и скорбное, руки висят словно пустые рукава, рот дергается в непрерывных всхлипах.
– Иван Евграфович, что случилось? – воскликнул, расстегивая шубу фон Шпинне.
– Беда у нас, Фома Фомич! – вяло махнул рукой в угол. – Да что там беда, горе, большое пребольшое горе! Локотка украли! – сказал, с надрывом и хрипло захлебываясь, ничуть не стесняясь, разрыдался.
В этом месте необходимо пояснение. Дело в том, что об ту пору возникла среди трактирщиков, владельцев ресторанов и хозяев прочих увеселительных заведений страсть одна, заводить у себя в зале, там, где публика обедает, певчих птиц. И тут кто во что горазд, здесь тебе и канарейки, и скворцы, и чижи, и малиновки, но самым почетным и несравненным певцом был, конечно же, соловей. Не смог избежать этого поветрия и Дудин. Он самолично отправился в Курскую губернию, чтобы купить соловья. Прожил там целых две недели, ходил присматривался, приглядывался, со знающими людьми беседовал. Повезло, нашел нужного продавца. Тот в этом птичьем деле оказался большим докой, с ходу все без утайки и виляний объяснил: есть птицы подороже, а есть подешевле. Что влияет на цену? Да много чего. Тут тебе и возраст, и размер… Казалось бы, при чем здесь размер? А вот при том, лучше, чтобы соловей был не большим, но и не маленьким. Оказывается, среднего размера соловьи поют охотнее и громче. Да и живут дольше. Но самое главное, говорил продавец, это то, где птица была поймана, в каком месте. Вот от этого и зависит цена.
– А почему? – спрашивал Дудин.
– Да потому, – объяснял птицелов, – что соловей – это птица подражательная, он все звуки, которые слышит, повторяет, но не как попугай, а со своим творческим переосмыслением. И самым лучшим считается певец, пойманный возле болота, где много лягушек.
Конечно же, Иван Евграфович купил болотного соловья, самого дорогого, по прозвищу Локоток. За дополнительную плату продавец открыл ему одну хитрость.
– Ты вот что делай, – птицелов перешел на шепот, – есть такое инородческое питие, называется кальвадос. Купи бутылки две, этого хватит. Мочи в нем крошки хлебные и корми ими птицу. Но не абы как. В простые дни пусть он поет, как поет. А вот в праздники давай. И делай так, если праздник большой, Рождество там или Пасха, то насыпай поболее, а если праздник не великий, то и крошек поменьше. Но тут главное не переусердствовать…
Внял Иван Евграфович советам продавца и что же? Спустя полгода после того, как он повесил клетку с Локотком у себя в трактире да стал кормить соловья на праздники пьяными крошками, подсчитали прибыли, и вышло в два раза больше, чем обычно. Потому как посетителей прибавилось. Купцы, люди набожные, верили в то, что птица может чувствовать христианские праздники и радоваться вместе с ними. И вот чуть какой праздник, в трактире Дудина яблоку негде упасть. Купцы мордатые, бородатые, с лицами дубовыми, слезу роняли от умиления:
– Вот ведь создал Бог птаху, как глянуть, так и не на что глядеть, воробей – чирик, чирик, осанистей глядится. Но вот голос – это да! И ведь как поет, как поет, как зуб болит, только приятно.
– Да, да, – размазывая слезы на щеках, вторили другие, – палач безжалостный, душу по нитке вынимает, и тянет, мерзавец, медленно, медленно, ухватится клювом за конец и тя-я-я-я-я-я-нет… и так, пока все не вытащит.
После подсчета барышей ходил Иван Евграфович в храм, ставил свечку продавцу. С Локотком решил не мелочиться, велел купить певцу золотую бухаровскую клетку, не в смысле, из города Бухары, а золотых дел мастера Бухарова. Ну и правда, не может же такой искусник жить и петь, сидя в простой ивовой клетке. Повесили золотую клетку как раз напротив окна, чтобы солнечные лучи на ней играли, чтобы сияла она фаворским светом.
Начальник сыскной, надо заметить, никогда ранее на этого соловья не обращал внимания, более того, когда он приходил в трактир, соловей замолкал и в его присутствии не пел. Ходили всякие этому объяснения и кривотолки, но рассказ наш о другом. Полковник понял, что с завтраком придется повременить, а может, и вовсе отложить до обеда. Снял шубу, повесил на рогатую вешалку и
