Рождество в Российской империи - Тимур Евгеньевич Суворкин
– Цирк с курями, – морщась, сыщик потрогал длинный кровоточащий порез на боку. – Нашелся тут фехтун. Господи, Виктор, ну ты видел, видел, на волоске ж все было, на полпальца левее клинок прошел бы, и все, конец: он бы мне руку проткнул, и никакой рыбалки. Господи, ну что ж этот Кровохлебушкин за сволочь-то. Человека убил, девушку несчастной сделал, меня чуть отпуска не лишил. Ни о ком, кроме себя, не думает. Не человек, а кулебяка с дерьмом.
В сердцах плюнув, Парослав позволил мне перевязать свою рану, после чего взял удочки и спешно ушел на пруд.
К вечеру дом Асетровских затих. Корнет Подпатронников нежно успокаивал плачущую Злату, укрыв ее плечи теплым пледом и шепча ей какие-то ласковые слова. Парослав Симеонович продолжал удить рыбу при свете фонаря. Глафира Днепропетровна с довольным видом перечитывала завещание мужа, согласно которому она оказывалась главной наследницей всего состояния Асетровских. Варфоломей Кровохлебушкин в ожидании прибытия полиции по-прежнему сидел в дровяном сарае, время от времени крича что-то про полицейский произвол. Гестия же, не зная усталости, отпаивала рассолом охающего и стонущего Фрола Чертопузова.
Ну а я сидел в полумраке гостиной, глядя на отключенного, стоящего безмолвным истуканом механического дворецкого семьи Асетровских. Расположившийся напротив меня доктор Стим с отрешенным видом смотрел на падающий за окном снег.
– Думаю, произошедшее серьезно скажется на Инженерной коллегии, – негромко произнес я.
Доктор позволил себе смешок.
– Никак не скажется, поверьте, а может, и вовсе денег станут нам выделять побольше.
– Почему побольше?
– Потому, что мой механизм беспрекословно выполнил данный ему приказ. Пусть это и был приказ убийцы. Машина не задает вопросов, она лишь беспрекословно выполняет то, что ей велят. В этом и есть ее главная ценность для нас.
Доктор Стим неторопливо подошел к окну. Вдали клубы вечного смога окутывали бескрайнюю громаду Петрополиса.
– Здесь, Виктор, хорошо и спокойно. Здесь – вдали от столицы. Но заполнившая Петрополис чернь готова сгрызть нас живьем. У нас с вами пока есть время, но начнется новый век. И это будет век войн и крови. Сейчас у нас еще хватает сил удержать в руках власть. И только поэтому мир не тонет в крови. Однако с каждым годом наш враг становится все сильнее. И что мы будем делать, когда в двери дворцов начнут стучаться прикладами? Те, кто там, в казармах и на фабриках, в мастерских и на заводах, их куда больше нас, они злее, и терять им нечего.
И когда это произойдет, когда понадобится остановить хлынувшую на нас людскую волну, что мы сможем сделать? Виктор, теперь вы меня понимаете? Нашей империи нужны будут десятки тысяч слуг и рабочих, солдат и полицейских. Идеальных. Верных. Механических. Чуждых чувствам. Деньгам. Власти. Неспособных рассуждать над нашими приказами, а лишь безоговорочно выполнять их. Что вы так смотрите на меня, Виктор? Зачем этот осуждающий взгляд? Да и, в конце концов, что тут случилось? Всего лишь одна смерть. – Профессор Стим тонко, по-змеиному улыбнулся. – Будьте реалистом, Виктор. Лес рубят – пешки летят.
Эпилог
Многое произошло дальше. Через два месяца, по весне, я был повышен с дежурного до действующего агента и стал уже полноценно помогать сыщикам в их расследованиях. Ну а к лету Парославу Симеоновичу удалось сдержать свое обещание, и ценой немалых усилий он выбил мне чин губернского секретаря, благодаря чему я наконец-то поднялся с четырнадцатого до двенадцатого класса по табели о рангах. По имперским правилам я должен был получить этот чин еще три года назад, однако опала моего рода негласно отсекла для меня возможности к карьерному росту. К счастью, у Парослава Симеоновича были свои рычаги, которыми он мог чуть провернуть неподатливые шестерни чиновничьей машины.
В общем, к концу июня я уже был в двенадцатом классе табеля, а еще три года спустя поднялся до десятого, став коллежским секретарем. Тем самым я приобрел гражданский чин, равный у военных поручику, ну а еще немного времени спустя шеф наконец поручил мне и должность сыщика.
Если в начале службы жалованье составляло лишь сорок рублей, то после этого повышения оно поднялось уже до двухсот двадцати. К тому времени я уже все реже смотрел на иконы, и почти забылись мне и коридоры монастырей, и скромные беленые кельи. Новое жалованье хоть и с трудом, но позволило мне снять очень и очень хорошие комнаты в престижном доходном доме на Васильевом острове. И хотя стоили они больше половины моего месячного дохода, зато наконец вполне подходили мне как представителю благородного рода Остроумовых, ведущего свое начало еще с тех пор, как Небесный град Архангельск стоял на земле.
Работа увлекла меня. И хотя с каждым днем с моей новой должности было видно все больше грязи, что наполняла и имперскую столицу, и души многих населявших ее людей, но я все равно продолжал любить окружавший меня темный от дыма город.
Время шло, я продолжал жить в уже ставшем постоянным одиночестве, к которому постепенно сумел привыкнуть. Дом Асетровских, начало карьеры, то первое расследование – все это отодвинулось куда-то далеко, стало почти чужим.
Почти.
Однако порой, во сне, передо мной вновь возникало бледное фарфоровое лицо, и я снова смотрел в едва светящиеся синевой глаза Гестии. Я ничего не мог поделать с тем, какое положение эта машина занимает в нашем человеческом мире. Земля наша стояла на грани катастрофы. Все трещало по швам. С юга накатывала уничтожающая все на своем пути Гниль, с севера катил свои воды ядовитый, полнящийся плотоядными тварями океан, с востока ползли жуткие зеленые тучи, порожденные павшей за рекой Обь кометой. Империя боролась за выживание, и наука шла вперед по трупам, по сломанным судьбам. Ей было не до людей и уж, естественно, не до машин.
Однако в свободные минуты я все равно думал о том, что все это можно было делать как-то иначе. Более по-человечески, что ли.
Пожалуй, ко всему этому надо все же добавить еще кое-что важное.
Через две недели после смерти Поликарпа Монокарповича я снова стоял у ворот усадьбы Асетровских. На этот раз без
