Гром над пионерским лагерем - Валерий Георгиевич Шарапов
Парень соображал изо всех сил, давя нарастающую панику: «Его что, завалило?! Только не это, нет. Не может быть. Так нельзя. Пока отыскивать лопаты… какие лопаты, тут экскаватор нужен. Он умрет, он же дыма нахватался, у него ноги зажаты, пропадут… нельзя!»
Пощупал пульс. Вроде бы что-то ощущалось, пусть и еле-еле. Колька дергал его, дергал, а тот ни на полстолька не поддавался.
— Давай же! — рявкнул Колька и выругался, как будто его вопли могли что-то изменить.
Но по счастью, его услышал водитель. Круглая физия застила свет, он спросил:
— Что там?
Кольку осенило, он, пошарив, убедился в том, что ремень на Эйхе есть. Тогда Пожарский крикнул:
— Отец, трос потрави, сможешь?
— А то, — заверил шофер и ушел.
Вскоре еще два круга троса, извиваясь змеями, улеглись на дно ямы. Колька уцепил крюк за ремень и крикнул снова:
— Тащи с полминуты! Медленно!!!
Парень смотрел, как поднимается трос, как крюк натягивает кожу ремня, молясь лишь о том, чтобы не оторвалось ничего — ни ремень, ни ноги. Но пронесло, и тело Эйхе, как тугая пробка из бутылки, выползло из норы, и за ним тотчас обрушился грунт. Колька проворно отцепил крюк, но опасение было напрасным, шофер, как и просили, протянул только тридцать секунд.
Колька вытер лоб и принялся мастерить петлю: снял свой ремень и Эйхе, скрепил в петлю, пропустил ее под мышками пострадавшего, перекрутив «восьмеркой». Снова замаячил наверху шофер, и снова Колька попросил:
— Тяни, отец, медленно!
Ох как страшно было. Слабина медленно выбиралась, трос натягивался. Вялое тело, пережатое ремнями, ползло, Колька, боясь, что сейчас Эйхе задохнется, поддерживал его, тяжеленного, снизу. Услышал, как трещит его дряхлый, весь в трещинах, ремень. Уже на краю ямы руки растопырились и начали мешаться. Было слышно, как вопит уже Сонька, зовя на помощь, и видно, как водитель и Наталья в четыре руки тащат его на свет.
Пока шофер вытаскивал из ямы Пожарского, Наталья хлопотала, пытаясь прослушать сердце Эйхе. Результат не утешал. Она, резко запрокинув ему голову, зажала нос пальцами, плотно прижалась губами к его рту. Один выдох. Другой. С третьим Эйхе закашлялся, его руки обхватили ее плечи — судорожно, а потом уже и по-другому. Он, притянув ее к себе, принялся целовать так, как может это делать вполне живой человек. Наталья если и дернулась, то лишь раз, от неожиданности.
Шофер с одобрением сплюнул:
— Ну, совет да любовь. — И позвал Соньку: — Поди сюда, редиска.
Та послушалась без звука. Колька строго напомнил:
— Сказать что надо?
Сонька, по-прежнему без слов, так обхватила водителя ручонками, что тот аж покачнулся, смутился и забормотал, отворачиваясь, шмыгая носом.
— Ну будет, будет. На вот тебе, молока на все купи, надышалась, небось. — И протянул Соньке червонец, тот самый, фальшивый, полученный от Кольки. Тот, не выдержав, захрюкал, но тотчас принял серьезный вид. Распростились по-дружески.
Пожарский сгонял на колонку, шлепнулся на колени, схватил железный рычаг, пустил ледяную воду — пил, пил, пил долго, как верблюд. Он ливанул пригоршню воды в лицо, брызги сверкнули радугой.
Потом Колька покачал рычаг как следует, чтобы подольше текло, и пустил струю прям меж лопаток, выбивая, как клином, могильный холод, от которого все стыло внутри. Вода текла за воротник, скатывалась по позвоночнику мурашками, смывала сажу, пот, развеивала остатки тоски.
Разогнувшись, Колька влюбленными глазами обвел небо и землю. Солнце — низкое, янтарное цеплялось за верхушки сосен. На небе ворчала, ворочалась обещанная гроза. Воздух — горький от гари, но живой — бодрил, как молодая брага. Земля под ногами — теплая, мягкая — будто специально стелилась, чтобы не спотыкаться. Странное все-таки дело — ощущать себя абсолютно счастливым.
Глава 32
Дым и жар кругом, точно влез в выхлопную трубу огромного грузовика. Нечем дышать, нечем жить, только если стлаться червем по полу, который еще не занялся, но уже раскалился адской сковородкой. Не видно ничего, ничего не жжет, только бьется в ушах Сонькин глухой крик из-под земли, и точно с той половины, где Князь. Оттуда ли? Может, от стен отражается и совсем в другой стороне… Не сомневайся, ползи быстрей, смотри вниз, в пол, и слушай! Не думай о том, что сейчас рухнет крыша…
Вот и эта комната кончилась, и перед глазами, лезущими из орбит, — только стена под какой-то полкой. Но он готов поклясться — крик оттуда. Ударил наугад, раз, второй, третий, извернувшись, пнул обеими ногами — и стена провалилась. И Сонька оттуда завыла:
— Тут я, тут!
Вытащить ее, ползти обратно? Но тут начала обваливаться пылающая крыша — нечего делать, кроме как лезть к ней, в эту комнатушку, в которой уже дымно и дышать нечем. Крышка.
Ну хотя бы не одна, не так ей страшно будет. Может, задушить, чтобы уж скорее?.. И тут вдруг в темени и смерти повеяло воздухом — не свежим, нет, но хоть каким-то. Держа нос по этому ветру, он уткнулся в другую стену, прижав ладони, почуял холод, снова пнул — и отлетела гнилая доска, закрывавшая выход.
Выход ли? Нора узкая, да еще вниз, в ад. Но с другой стороны подступал еще более адский ад. Он решился — пихнул девчонку вперед и сам полез, выталкивая ее то головой, то руками. Впереди наверняка тупик, но сзади еще страшнее…
…Эйхе вздрогнул, заставил себя открыть глаза.
В палате было светло, хорошо, даже сквозь заботливо задернутые занавески пробивалось солнце, подмигивало ободряюще — все трын-трава, Витька, поживем.
«Елки-палки, хорошо-то как. Когда еще просто так поваляешься с правом ничего не делать…» Тут резко отдало в ноги. Виктор немедленно сел, хотя и голова кружилась, и слабость давала о себе знать, отбросил одеяло.
Ох, целы ноги и болят на самом деле, и не фантомные боли ампутированных ног. Врачиха Шор прямо сказала: повезло вам невероятно. Точно сказано: руки синие, пережатые, плечо вывихнутое, морда в ожогах — это все детские игрушки, а вот что ноги живые и сгибаются, даже где чернеющие пятна, где земля давила —
