Рэм - Микита Франко

Микита Франко

Рэм

Глава 1

У Француза была наждачная бумага, у Скрипача — металлическая шайба, у Рэма — много скепсиса. Он наблюдал, как Француз, с сосредоточенным лицом и высунутым к уголку губ языком, быстро-быстро водил шайбой по листу, приговаривая: — Щас, щас… как миленькая пойдет.

Елозил так, что чуть не стирал в кровь кончики пальцев.

Три минуты спустя Рэму надоело. Очевидно: это было бесперспективно.

— Не получится, — просто сказал он, отходя в сторону, к велику у стены.

— Получится, — настаивал Француз. — У Клюва получилось, а у меня чё? — он перестал тереть, чтобы с вызовом посмотреть на Рэма. — Чё я, тупее Клюва?

— Он напиздел.

— Чё?

— Напиздел, говорю, — повторил Рэм, ударяя ногой по педали. Поправил и, перекинув ногу, рульнул к выходу из гаража. Бросил через плечо: — Я так поеду.

— Ну а мы со Скрипачом поедем на автобусе, — обиженно пробубнил Француз. И голову поднял на друга: — Да, Илюх?

Тот, кажется, не был в этом уверен. Потупив в пол взгляд, сказал, смахивая рыжие пряди с лица:

— Да может пофигу, а? Зайцем проедем.

Рэм хмыкнул, отталкиваясь ногой от бетонного пола.

— Гудбай.

Следом, постепенно отдаляясь и становясь глуше, зазвучал надрывный голос Француза:

— Гудбай, Америка, оу-у-у-у… Где я не был никогда-а-а-а…

— Прощай навсегда-а-а-а, — в унисон запел под нос Рэм, крутя педали. — Возьми банджо, сыграй мне на прощание…

Он выкрутил руль «Урала», объезжая старые трубы теплопровода, и продрался колесами через густую мартовскую грязь. «Последнее письмо» теперь заевшей пластинкой крутилось в башке, и Рэм насвистывал её, пока ехал мимо вереницы пятиэтажек к дому. В воздухе ещё чувствовался морозный холод, но запах сырой земли и почему-то травы — как утром, будто только-только скосили — напоминал, что весна уже в городе.

Когда дорога поднялась в горку, Рэм встал на педали, чтобы набрать скорость, а потом, оглушаемый свистящим ветром в ушах, съехал вниз с тихим: «У-у-у-у-у-у» и со сладким замиранием в груди. Кайфово.

Вырулив на Лазурную, он заприметил впереди киоск с газетами и журналами, и начал сбрасывать скорость. Возле открытого окошка совсем остановился, крутанув педали назад. Спустил одну ногу на асфальт, чтобы поразглядывать витрину: «Комсомольская правда», «Аргументы и факты», «Известия», «Кубанские новости»… О, вот.

«Синцов инвестирует в строительство: новые проекты вопреки кризису».

— Здрасте, — и в окошечко заглянул. — А можно вот этот, — пальцем постучал по стеклу прям по фотке Синцова. — «Вестник».

— Местный? — уточнила тётенька.

— Ага.

— Три рубля.

Расплатившись, Рэм сложил газету и сунул во внутренний карман синего бомбера, снова закрутив педали. Теперь домой.

Там, конечно, батя — как всегда. Встретил с порога тяжелым взглядом, будто Рэм уже что-то успел натворить, и теперь будет игра в угадайку: что именно. Пришел засветло. Трезвый. Ничего не курил. Что не так?

— Где был?

— С пацанами.

— М-м-м.

«М-м-м» и всё. Видимо, всё так, батя просто не в настроении. Рэм осторожно прошел мимо него в комнату, как мимо притихшего пса на цепи.

В комнате первым делом вытащил газету из бомбера и разложил на столе. Нашёл ножницы, аккуратно вырезал фотографию Синцова. Что там про него писали — не читал, всё равно непонятно, и по большей части скучно, потому что состоит из слов «бизнес», «инвестиции» и «дивиденды», которые Рэм не в состоянии прочитать без ошибок, не то что осмыслить.

Закончив с фоткой, перепроверил, что родители заняты — смотрят там что-то по телеку, — и развернулся к шкафу. Распахнул створки, одежду вместе с вешалками сложил на кровать, из ящика стола вытащил крестовую отвертку. Принялся откручивать саморезы на задней стенке шкафа — они уже были разболтанными, потому что Рэм никогда не закручивал до конца. Оставлял возможность быстро снять и вернуть стенку обратно.

Когда за шкафом открылся небольшой зазор, он осторожно подтолкнул стенку, и та с тихим скрипом поддалась. Он отложил отвертку на пол и, потянувшись, снял стенку. Прислонил к столу.

За шкафом, на стене, открывалась целая система связей: все упоминания Синцова в газетах за последние два года — вырезанные фотографии, как правило само себе, но иногда — с заголовками или, если влезало, датой выпуска, чтобы понимать хронологический порядок. В прошлом году Рэм растянул между фотографиями красную нить — она брала начало от самых старых фоток и направляла к новым, — никакого практического смысла, кроме систематики и эстетики. Почему-то Рэму хотелось, чтобы это было похоже на доску расследования, как у бати в кабинете.

Теперь, скотчем, он лепил ещё одну, самую новую — и протягивал к ней нить.

Долго любоваться было нельзя. Комната всё равно, что проходной двор — не батя, так Даша ввалится со своим: «Где моя помада?». Как будто Рэм губы красит.

Он осторожно приставил стенку на место и закрутил саморезы обратно. Вещи развесил внутри.

Только закончил, мамка ужинать позвала, за столом опять гробовая тишина. Только Даше было весело — сидела в наушниках с плеером прям за столом, танцевала чему-то. Отец замечание сделал, она нахамила.

Потом переключился на Рэма.

— Макар.

Он аж вздрогнул. Взгляд поднял. А батя:

— Чё пацаны твои?

— Чё пацаны мои? — невинно переспросил тот, накалывая котлету на вилку.

— Опять в гараже были?

— Ага, — кивнул, кусая. — И что?

— Болтаетесь…

Рэм промолчал. За столом снова повисла тишина, только Даша табуретом скрипела, вихляясь из стороны в сторону под музыку.

Он ткнул сестру в бок.

— Чё слушаешь хоть?

Она не ответила. Рэм снял наушники с её головы, бросил ей на колени. Даша сразу набычилась:

— Ты чё?

— Чё слушаешь, спрашиваю.

— Спайс гёрлз. А ты чё, ценитель?

— Ну, не такой херни точно.

— А что не херня? — хмыкнула она. — Нотариус Пампариус?

— Наутилус Помпилиус.

— Гудбай, Америка оу-у-у-у? — вопросительно пропела Даша.

— Где я не буду никогда-а-а, — подпел Рэм.

И вместе:

— Услы-ы-ы-шу ли пе-е-есню, которую запомню навсегда…

Отец стукнул вилкой по тарелке, не дав допеть: «На-на-на-на-на-на-на-най-най», и с хриплой холодностью в тоне напомнил: — Мы за столом вообще-то. Успокоитесь, может?

Ребята затихли. Мама молчала, словно всё это вообще не здесь. Или она не здесь. Рэм глянул на неё, вздохнул и уткнулся в тарелку.

До конца ужина никто больше не заговорил.

Глава 2

• 14 октября в 23:24

На завтрак была нелюбимая молочная каша — рисовая. «Русский завтрак чемпионов» говорил отец, пародируя какую-то американщину. Рэму съедать надо было всё, иначе «не встанешь из-за стола»,