В здоровом теле... - Данила Комастри Монтанари

Его глаза сияли от радости.

— Ave atque vale, сенатор! — улыбнулся он и с новыми силами вернулся к работе.

Аврелий смотрел, как тот весело взваливает на себя тяжелую балку и тащит ее к стройке. Если ему понадобится добрый совет, он теперь будет знать, к кому обратиться.

XV

Седьмой день до октябрьских Календ

— Что читаешь, Кастор? — спросил Аврелий у раба, погруженного в папирус.

— О, ничего, это трактат Овидия, «Средства от любви». Ты его, конечно, знаешь: он учит, как излечиться от страстей.

— Да, неплохой трактат. Но почему ты его изучаешь? Не знал, что ты влюблен! — удивленно воскликнул патриций.

— Нет, это не для личного пользования. Мой интерес чисто академический, — заверил его слуга, тут же пряча свиток.

Тем временем он мысленно повторял последние главы.

Первый рецепт: избегать праздности и бездействия.

Тут дела шли из рук вон плохо: хозяин совсем сник и часами бездельничал, созерцая потолок.

Рекомендуемые занятия: суд, меч, охота, путешествия.

Вот, нужно было его отвлечь.

Погруженный в свои мысли, Аврелий, казалось, был загипнотизирован узорами мраморного пола.

Его взгляд скользил по изящным арабескам павонацетто, задерживался на элегантных изгибах порфира, созерцал извивы серпентина. И время от времени его рука лениво тянулась к серебряному кубку, полному цервезии.

— Она уже теплая! — раздраженно воскликнул он, с нетерпением отодвигая кубок.

Кастор, снисходительный, приказал принести еще, свежайшей, из снежных погребов, а затем, чтобы не пропадать добру, залпом осушил ту, от которой отказался хозяин.

— А что, если ее и вправду убили? — вдруг спросил патриций, словно не ожидая ответа.

Верный секретарь промолчал.

Он давно знал, что в такие моменты ему следует быть лишь безмолвным слушателем: любая жемчужина мудрости, сорвавшаяся с его уст, пока хозяин размышляет, была бы встречена в штыки.

«По крайней мере, он думает о расследовании, а не об этой обезьяне», — утешил он себя, готовясь выслушивать умозаключения Аврелия.

— Рубеллий, казалось, был уверен в том, что сказал раввину. Если только он не хотел обмануть святого мужа, чтобы скрыть, как умерла Дина. Но в таком случае достаточно было бы сказать о несчастном случае. Зачем было выдумывать преступление? И потом эта фраза… «воссоединиться с ней в один не столь далекий день»… словно он опасался за собственную жизнь!

— Ему и впрямь стоит бояться, потому что если он встретит того жуткого еврея… — выпалил Кастор, не в силах больше молчать.

— Но зачем аборт? — продолжал Аврелий, будто не слыша его. — Они любили друг друга, и Рубеллий даже собирался сделать обрезание.

— Ты только представь себе лицо Мордехая, если бы дочь за месяц до свадьбы, которую планировали годами, заявила ему, что не хочет выходить за своего законного жениха, а хочет за свежеобращенного римлянина, который к тому же ее обрюхатил?

— И все же молодые люди собирались уехать, — размышлял патриций, — как иначе объяснить записку, найденную на кукле? А что, если девушка в последний момент передумала, несмотря на любовь к Рубеллию? Что, если она решила бросить страстного гоя ради надежной гавани еврейского жениха, которому была обещана с детства? Тогда сам Рубеллий мог ее убить.

Аврелий недоверчиво покачал головой: Дина умерла от скальпеля, а не от кинжала.

Тревожная мысль пронзила его. Он снова увидел изящную руку, сжимающую острейший инструмент: «Это оружие страшнее гладия и сики». Его пальцы сжались на кубке, и он почувствовал на руке холод янтарной жидкости.

Но что, если Дину не убили? Что, если ее смерть была трагической ошибкой? Тогда все остальное могло оказаться лишь горькой фантазией преданного юноши, выброшенного, как поношенная туника.

Признать, что его бросили, было бы для него слишком тяжело. Лучше убедить себя в существовании заговора, в тени убийцы, размахивающего ножом.

Шула говорила, что девушка твердо решила бежать.

А что, если старуха сама орудовала этим лезвием, этой чудовищной иглой, а потом выдумала историю о побеге, чтобы отвести от себя подозрения? Шула, которая, будучи трезвой, была не так безумна, как хотела казаться; Шула, которая раздобыла для своей воспитанницы бесполезный амулет, которая послала ее к Эрофиле, которую выгнали бы из дома Мордехая, узнай он, что она знала о тайной связи.

Кормилица была почти что повитухой. И часто кормилицы помогали девушкам выпутываться из неприятностей.

«Даже Апеллий справился бы с такой операцией».

Апеллий, помощник! Дина обращается к нему.

«Абсурд», — сказал себе Аврелий.

Такими темпами он заподозрит весь Рим.

Он не мог представить себе Дину хладнокровной и расчетливой, избавляющейся от плода запретной любви, чтобы вступить в законный брак, пока юноша, бросивший ради нее свою семью, тщетно ее ждет.

Бесполезный, необъяснимый аборт, если только он не скрывал чего-то другого. Чего-то гораздо более мрачного, бесконечно более жестокого: желания уничтожить человеческое существо, выдав его смерть за несчастный случай.

— Да, ее убили! — громко и гневно заключил он.

— Ах, и кто же? — скептически спросил Кастор, искоса поглядывая на хозяина, который снова насупился и умолк. — Ее красавчик, который любил ее до безумия? Несостоявшийся тесть, чтобы его почтенная семья не породнилась с варварами-иудеями? Или сам Мордехай, чтобы скрыть позор? — подначивал он. — А почему не Элеазар, который, по-моему, вполне способен убить женщину? Или Флавий, из ревности к другу?

— Постой, давай рассмотрим Флавия.

Он мог видеть их из отдушины своей спальни, когда встречался с «золотой женщиной».

— И по-твоему, обезумев от ревности, этот юный развратник встал бы с ложа той восхитительной красотки, чтобы подглядывать за нежностями двух подростков? А потом, в порыве ярости, зарезал бы их? Не сходится! И потом, этот аборт… ты уверен, что Дина его себе устроила? Я, например, вполне могу предположить, что она потеряла ребенка от сильного перенапряжения, пока готовилась к побегу с Рубеллием. Волнение и все такое. Пей вино, а не цервезию, господин, от этого напитка цвета мочи у тебя мозги разжижаются!

— А пронзенная матка? А ее визит сначала к Демофонту, а потом к Мнесарете? Нет, слушай. Вернемся к Флавию. Если он мог видеть этих двоих, то и они могли видеть его.

— И ты думаешь, Флавий настолько стыдлив, что зарезал бы двух сопляков, подглядывающих за его соитиями? Да он и на публике совокуплялся, в лупанарии!

— Я думал о женщине. Мы не знаем, кто она.

— Шлюха, все просто!

—