Спиритический сеанс графини Ельской - Елизавета Вейс
– Я знаю, вам кажется: услышанное – это не более чем голос чувств. На первый взгляд не самый надёжный помощник. Но совсем недавно я открыла для себя, что именно чувства толкают нас на путь поисков. – Графиня выудила из сумки кругленькие часы. – Чувства приводят наш разум к истине.
Влас Михайлович вопросительно изогнул бровь:
– Вы таки украли у кого-то часы?
– Позаимствовали. И это не просто часы – это доказательство.
– И чего же?
– Того, что помимо смерти у всех троих есть и ещё кое-что общее.
* * *
В конторе нотариуса, за несколько часов до последнего эпизода
– Первый раз пробираюсь к кому-то через окно. – Возбуждённый шёпот Катерины едва уловимо коснулся задней стороны шеи графини.
– Горячо надеюсь, что и последний, – обронила Мария и вернулась к наблюдению.
Вот уже несколько минут они выжидали на углу здания, когда погаснет весь свет в окнах соседних домов. И хоть удача одарила их своим благословением: контора нотариуса находилась на первом этаже, а форточки вполне подходили для двух дам их комплекции, – было разумно поберечься от свидетелей.
– Тот мужчина в театре, кажется, был на вашей стороне? – спросила Мария, чтобы скоротать время, однако от графини не укрылось, как взволнованно вздохнула её спутница.
– Полагаю, всякий порядочный мужчина поступил бы так же. А Евгений Павлович, несомненно, относится к таковым.
– Евгений Павлович? – задумчиво повторила Мария в попытке припомнить, где она могла слышать это имя. – Не тот ли, что служит главным редактором в «Добром вестнике»?
– О, нет-нет. Конечно же нет. – На устах княжны Вишневской появилась ироничная улыбка, а сама она вдруг перешла на небрежный тон: – Тот, о ком говорите вы, невозможный человек. Он надутый, лишённый чувства юмора зануда и гордец, который только и может, что поучать. А Евгений Павлович, с коим мы имели честь столкнуться, совсем не такой. Он находчив и приятен.
Для первой и единственной встречи замечания Катерины были довольно глубоки. И всё же Мария сочла, что характер их взаимоотношений не её ума дело.
– Пора, – наконец огласила она.
Проникновение выбранным ими способом казалось лёгким только на словах. На деле же понадобилось по меньшей мере полчаса, чтобы взобраться на деревянный уступ, совладать с собственным телом, платьем, дотянуться до форточки, просунуть между рамой и створкой тонкий нож, едва не сломав его, отодвинуть задвижку, отворить преграду и пролезть.
Княжна справилась быстрее, и вот они уже обе стояли посреди чужого рабочего пространства.
– Что надо искать? – И хоть кроме них в комнате никого не было, Катерина не позволяла себе говорить громко.
– Часы.
Графиня невесомо пробежалась подушечками пальцев по обивке кресла и склонилась над столом.
– Там! – забывшись, воскликнула Катерина. Но уже через секунду она указала в другом направлении: – И вон там, в коридоре.
В обители нотариуса нашлось место для многих часов: с кукушкой, настольных, нескольких карманных и даже напольных.
– Похоже, он их коллекционировал?
– Или был зациклен на времени, что, впрочем, не исключает вашей версии. – Мария сощурилась, подняв позаимствованный у былого хозяина подсвечник повыше. Часовые приборы выглядели недёшево, быть может, многие делались на заказ у одного мастера. Однако же те, что она надеялась и не надеялась обнаружить, должны были выделяться.
Графиня проследовала в коридорчик, соединяющий кабинет с выходом на улицу. Здесь было достаточно тесновато из-за мебели, которая по отдельности могла вписаться в любую иную комнату, а вместе представляла весьма чудной ансамбль.
Стенные ниши с различной посудой и книгами, комод, весы и конторка[15] – в мыслях Марии вырисовывался образ того, как посетители нотариуса пробирались через весь хлам, зарабатывая при этом несколько синяков. На стенах по обе стороны от графини висели и молотки, и клещи, и круглые зеркала в мрачных рамах, и картины, и, конечно же, часы – крошечные, но с громадными покачивающимися гирями. Они беспрерывно тикали, тикали и тикали.
Этот звук, нервирующий и расползающийся волнами в груди, словно погружал Марию в лёгкое беспамятство, которое случается, когда ты только-только начинаешь засыпать и в полудрёме ещё ясно ощущаешь происходящее вокруг.
Тик-так. Тик-так.
Прежде тиканье никогда не вызывало в ней столько отторжения, но сейчас оно резало слух, точно кто-то скоблил ножом по стеклу.
Тик-так. Тик-так.
Скрип стрелок методично и назойливо, словно деревянным молотком, вбивался ей лоб, виски и затылок. Графиня стиснула зубы, отгоняя от себя желание запустить чем-нибудь в циферблат ближайшего механизма. Но вот от язвительного высказывания в сторону часов удержать себя не сумела:
– Вы чудовищные создания. Хуже часов не встречала…
Ей почудилось, будто кто-то оказался за спиной. Шелест её юбки на миг заглушил хоровое пение стрелок. А потом и вовсе наступило вязкое беззвучие, в котором не существовало ни шорохов, ни дыхания, ни даже её собственного сердцебиения.
– Катя? – позвала она.
Место между лопатками обдало холодом. Графиня тяжело сглотнула и повернула голову.
«Никого», – подумала она, и к ней пришло облегчение. Потом последовало раздражение. Она испытала на себе так много призрачного влияния и всё же каждый раз, как в первый, страдала от пленяющей тело дрожи. Совладав с эмоциями, графиня снова обернулась, намереваясь всё же подобраться к часам и рассмотреть их ближе. Как вдруг свеча в её руке погасла, а сама Мария оказалась в кромешной тьме.
Воздух наполнился запахом гнилья и масла, которым смазывают механизмы. Её рука взметнулась к лицу, но так и не достигла носа, замерев.
– Чем больше меня, щёлк, – на последнем слове некто проворно прищёлкнул языком, – тем хуже ты видишь. Щёлк-щёлк-щёлк! – продолжал выдавать короткие, отрывистые звуки дух. – Кто же я? Кто? Щёлк-щёлк-щёлк.
Разглядеть его не удавалось. На нотариуса не похоже. Да и манера речи не казалась графине знакомой: среди поджидавших её под порогом салона никто не издавал ртом звуки, походившие на удар подкованного копыта.
С другой стороны, каждый из них лишился части воспоминаний. Часто после смерти будто бы случалась утрата одной черты, что приводило к доминированию другой. У несчастной княгини Измайловой терпимость к издевательствам мужа после смерти обернулась твёрдой волей и гневом. Привязанность к любимому вспыльчивой Утопленницы – полнейшим безумием. А у Извозчика природная робость стала океаном с горько-солёной обидой и жаждой мести.
– Кто я? Кто? Щёлк-щёлк-щёлк, – словно заведённая фигурка в музыкальной шкатулке, произносил он вновь и вновь.
«Хотела
