Роковые яйца майора Никитича - Ольга Липницкая
Семья для него была как фронт: суровая, но святая обязанность. Когда девяностые отобрали у людей все – порядок, смысл, даже гордость – он остался. Месил навоз, тащил вахту, искал, копал… Клад искал. Тот самый, про который дед Витя до сих пор гундит на праздниках. Синицин верил. И, видимо, нашел.
– Андрюш… – шепнула Марийка, обернувшись к мужу. – Это что… получается… его?.. – она не могла сказать вслух.
Слово не шло.
– Похоже, что не сам он туда ушел, – произнес Никитич глухо.
Подумал. И медленно положил свою теплую ладонь поверх ее дрожащей руки.
– Получается, нашел свой клад… – прошептала она, глядя в бумаги, будто те могли выдать ей правду.
– Да какой там клад! – Андрей покашлял. – Из машины что-то высыпалось… в основном церковное.
Он перевернул несколько страниц, и среди них, будто специально, оказалась распечатка старой газетной статьи. Та самая. Про икону.
Марийка вздрогнула. Словно из холода – в жар. Наклонилась ближе, вчиталась. Пряди волос упали на лицо, и она их машинально заправила за ухо.
– Икона… – повторила еле слышно.
Задумалась…
Судя по взгляду, снова улетела лет на двадцать, а то и на тридцать назад… И вдруг…
– Андрей, – ошарашенным шепотом обратилась к мужу она. – А я, кажется, знаю, где эта икона!
.
Глава 11
Вот такой же весенней ночью, только почти тридцать лет назад, маленькая Марийка изо всех сил вжималась в подушку, пытаясь убедить саму себя, что спит…
– Не смей… Слышишь меня?! – бабушкин голос в ночи был тихим, но таким, что даже мыши в печи переставали возиться.
Слова вроде бы уговаривали, но голос приказывал. Или молил. Или проклинал. Все сразу.
– Всю семью из-за нее порешат! Что ты делаешь-то? Хоть бы о детях подумал! Побойся бога! – почти не дыша, прошептала бабушка, но так, будто крикнула во все горло.
– Так о нем же и думаю! – грубо и одновременно жалобно просипел дед. – Это же… Это… А что тогда еще святого, Дусь?! Мы должны сохранить!
Бабушка тогда только всхлипнула…
Дед еще что-то прохрипел в ответ…
Марийка натянула одеяло на голову, чтобы не слышать этой странной, жуткой ссоры, и все же уснула…
А утром она увидела в комнате новую картину.
Какая-то дурацкая, совсем некрасивая вышивка. Вроде как даже сама бабушка ее не любила. Все собиралась из нее наволочку скроить, да все руки не доходили.
А тут на доску натянула да в главной комнате между окон повесила.
В восемь лет Марийка удивилась, пожала плечами и пошла завтракать. Бабушкины святыни тогда были не ее заботой.
Посмотрела, отвернулась, отмахнулась…
А вот бабушка на ту свою вышивку часто смотрела со скорбным выражением лица.
Словно… молилась?
Сейчас Марийка совершенно точно понимала, что бабушка действительно молилась.
– Она до сих пор у меня, Андрей, – испуганно, но с благоговением в голосе прошептала Марийка. – В старом доме…
– Вот так дела, – протянул Соколовский. – Если он ее не продал, то…
Майор нахмурился.
В его сознании бывалого следователя сразу же возникла парочка версий произошедшего.
Деда Марийки могли порешить, потому что он отказался делиться.
А могли и потому что он не дал икону продать…
Соколовский вспоминал сурового старика и почему-то склонялся ко второй версии.
К тому же воспоминания Марийки его догадки подтверждали.
Старик Синицин искренне считал, что икона эта святая. Спрятать жене велел.
Марийка вздрогнула, словно проснувшись от давнего сна, и бессознательно сжала руку Никитича.
– Андрей, я должна проверить! – заерзала на стуле она.
Марийка сейчас смотрела на мужа нетерпеливым, пытливым взглядом. Стискивала его ладонь, лихорадочно облизывала губы…
Никитич уже и не помнил, с чего это он три ночи дома не ночевал. Сейчас он думал только об этой безумно дорогой для него женщине. Отпустить в ночь? Ворованную икону искать?
Ну уж нет! Одного Синицина из-за нее уже убили!
– Делать тебе больше нечего! – проворчал майор категорично.
– Нет, ты не понимаешь! – вскочила она со стула, запахнула платок на груди. – Я же спать теперь не смогу!
– Марий, – нахмурился Соколовский. – Поздно уже!
– Ой! Я тебя умоляю! – совсем не умоляя мужа, возмутилась деревенская знахарка. – Ты с детьми посиди, я быстро сбегаю.
Ее пальцы дрожали, как после простуды. Она вся словно сжималась в тугую пружину и совершенно точно не могла сидеть на месте. Словно ее кто-то подгонял, подталкивал изнутри.
– Да ты что! – вскочил майор. – Давай уж лучше я схожу, раз тебе не терпится…
– Ой, – расстроенно посмотрела на Никитича Марийка. – Она в чулане там, – поджала губы, сокрушенно покачала головой. – Ты не найдешь!
– Марий! – очень категорично сжал руку жены Соколовский. – Давай до завтра.
– Андрей, ну что ты в самом деле! – с укором и немного с насмешкой посмотрела на мужа Марийка. – Время детское, деревня своя, дом родной… Ты, – ее голос дрогнул, – настолько мне не доверяешь?
Это был удар ниже пояса. Во всех смыслах.
Никитич, который только что хотел сказать, что болото и труп в нем тоже не чужие, прикусил язык.
Запретить сейчас жене уйти – значит вдохнуть новую жизнь в притихший было конфликт.
Он почти выдохнул: “Не пущу”, но это значило бы снова стать тем, кого она не простила бы утром.
А ему так нравилось чувствовать ее трепетное дыхание, ощущать тепло ее ладони, думать о том, что эту ночь он совершенно точно проведет в ее объятьях…
Тяжело вздохнул, посмотрел на часы.
В самом деле, еще и десяти не было.
Если бы речь шла о том, чтобы за молоком вечерней дойки к соседке сбегать, так жену бы удерживать не стал…
Не караулит же там убийца ее, в самом деле! Тридцать лет почти прошло. Вообще, неизвестно, жив ли еще преступник.
– Ну, – недовольно крякнул майор. – Давай только быстро…
Марийка счастливо улыбнулась, порывисто обняла мужа, чмокнула в родную щеку.
– Я мигом! Последи за бульоном! – вступила в калоши и вылетела с крыльца.
Майор замер, растерянно озираясь.
Родная кухня. Дом, который он сам, своими руками построил. Отчего же без Марийки тут так пусто и тревожно? Будто все сразу стало неправильно.
Шумно вдохнул, пошел в детскую. Дверь чуть-чуть приоткрыл, на трех мирно сопящих сыновей посмотрел, улыбнулся…
Не смог не зайти. Саньке одеялко поправил, Мишкой и Лешкой просто полюбовался.
Выдохнул, вернулся на кухню.
Бульон.
“Эх, дал же бог жену неугомонную!” – почему-то с улыбкой на губах выругался Никитич и приоткрыл крышку на кастрюле.
