Дочь поэта - Дарья Викторовна Дезомбре
— Может быть, я при всех это объявляю, потому что знала, как ты отреагируешь? — Анна сомкнула брови и вдруг стала очень похожа на Двинского.
— А может быть, ты понимаешь, что лишаешься карьеры, которую строила всю жизнь?! Что у тебя есть, кроме работы?
— Дай-ка подумать… Семья? Любящий муж?
Анна на секунду прикрыла глаза, и я вдруг почувствовала ее мягкую руку, взявшую мою под столом. И тихонько пожала в ответ: я тут. Чувство вины сжало горло — не сглотнуть. Зачем ты делала то, что делала? — спросила я себя. Освобождала себе место под ныне погасшим солнцем. А если этим ты разрушила ей жизнь? Все мои прошлые маленькие игры казались мне теперь такой бессмысленной подлой чушью.
— Каждый имеет право делать со своей жизнью что хочет. — Алекс внимательно посмотрела на Валю. — Особенно сейчас.
Казалось, этот пассаж обращен не к Алексею, но он приник взглядом к губам Алекс, будто услышал не банальность, а открыл для себя великую мудрость.
— Я знаю… — Анна встала, будто не услышала последней сентенции. С грохотом отодвинула стул. — Что тебе на меня абсолютно плевать, и давно…
— Глупости… — начал Алексей.
Анна, вся дрожа, подняла руку:
— Не оправдывайся, это уже никому не интересно. Ты меня не любишь, — губы Анны задрожали.
Алекс преувеличенно громко вздохнула, наколола на вилку розовый полупрозрачный кусочек семги.
— Бога ради, Аня! Сядь. Хоть ты-то не устраивай греческих трагедий.
Анна на секунду замерла, будто раздумывая, вылететь ли опрометью за дверь или все-таки послушаться сестру.
— Черт! — с видом нерасторопной хозяюшки, я вскочила и бросилась к плите. Мельком вновь дотронулась до Аниной руки: садись-садись, будет мясо, будет новая жизнь. Но тут, взвизгнув стулом, вскочил уже Алексей.
— Я, пожалуй, пойду. — Он вновь посмотрел на Алекс, и та лишь равнодушно кивнула.
— Прекрасная мысль. А мы, пожалуй, поедим. — И, уже не обращая внимания на исчезнувшего за дверью зятя, Алекс светски повернулась ко мне. — Что там у вас, Ника? Свинья, плавающая в порто и каштанах?
— Там еще паприка, — это Валя решила поддержать беседу. Молодец, девочка. Анна, ни на кого не глядя, медленно опустилась обратно на свой стул.
Алекс же продолжила тем же светским тоном:
— Никто никого не любит, Аня. Неужели ты еще не поняла? Разве что мы все любили одного человека. Но он, к счастью, сдох.
Глава 22
Литсекретарь. Лето
«Недостаток эгоизма есть недостаток таланта», — говаривал Бродский. Талант требует к себе повышенного внимания — он производит контент. Предназначение бездарных остальных, его, талант, обихаживать. Все просто.
После той беседы с Двинским я уехала на пару дней в город. Позвонила Славе и предложила ему подъехать. Я боялась в последний момент дать деру, и, чтобы не оставить своему малодушию ни единого шанса, выдула в одно лицо бутылку красного вина, потом разделась, чуть качаясь, предложила свое отражение пыльному зеркалу в прихожей.
После определенного количества алкоголя мы все к себе более снисходительны. Внутренне корчась от стыда, я впервые заставила себя взглянуть на собственное тело. И сказала себе: пусть оно неидеальных пропорций, но это молодое тело, а молодость — самый главный афродизиак, не так ли? Это физическое тело все равно никак не отправить туда и к тому, кого я на самом деле люблю, — заторможенно размышляла я. Застряв в этом времени, оно может послужить мне хоть чем-то. Эротического белья у меня не имелось, и слава богу — в сложные конструкции из пояса с чулками или корсета я бы в нынешнем состоянии и не влезла. А вот в папин старый махровый халат — легко. И, когда Славик позвонил в дверь, а я открыла, халат услужливо распахнулся, тем самым объявив ему программу сегодняшнего вечера.
— Ну, привет, — сказала я.
— Привет, — сглотнул он. — А я — вот — пиццу принес.
— Молодец. — Я взяла у него коробку и пошла было на кухню, но он настиг меня в коридоре. Обнял сзади и схватил за грудь.
— Боже, Ника, — зашептал он мне на ухо. — Наконец-то. Наконец-то.
Это нормально, не понять, хорошо ли тебе было? — думала я через полчаса, лежа в позе морской звезды в родительской постели. Надо мной колыхался потолок с мутной хрустальной люстрой. Это была страсть? Или торопливость и неопытность? Славик толкнул дверь спиной и вошел, неся в руках пиццу и два бокала. Вина осталось едва на глоток каждому. Прости, Славик. Я с трудом села и запахнула халат.
— Я разогрел пиццу в духовке. — Он устроился по-турецки рядом. Протянул мне кусок.
— Отлично.
— Проголодался, как волк. — Он и правда по-звериному вгрызся в свой кусок, скосил взгляд в мою сторону. — Ты как вообще?
— Нормально.
— Прости, я не понял, что ты… ну, девочка. Простынь, вон, испортили. Хочешь, я замою?
— Не надо. Тут все равно никто не спит. И не будет.
— Как не будет? А мы с тобой? — он улыбнулся, каким-то новым, хозяйским жестом провел пальцем мне по подбородку, стирая оставшийся там томатный соус, облизнул палец. Сама естественность. Я усмехнулась: вот он, новый уровень интимности. Привыкай, дорогуша.
— А мы будем еще вместе спать?
Он замер.
— Честно говоря, я рассчитывал еще на пару-тройку раз прямо сейчас. Но если тебе больно…
Мне не больно, хотелось мне сказать. Мне по большому счету даже не противно. Я просто пытаюсь оценить, что поменяют в моей жизни эти возвратно-поступательные движения. А то, что они поменяют, сомнений не вызывало. Но я была слишком пьяна, чтобы об этом серьезно поразмыслить. Я закинула в рот остатки пиццы, запила последним глотком вина. Протянула ему пустой бокал и опрокинулась на спину.
— Глубины стонут. В путь, друзья,
Еще не поздно новый мир искать.
Садитесь и отталкивайтесь смело [6].
— Ну ты даешь! — Славик на секунду исчез из моего поля зрения, — очевидно, пристраивал на полу бокалы. А потом его непропорциональная голова и узкие плечи вновь закачались надо мной. — Ты уверена, что в тебя можно кончать?
Я кивнула. Закрыла глаза.
— А надо — чтобы оставалась управляемой? — вновь раздался эхом мой собственный вопрос.
И совсем другое лицо встало из темноты под прикрытыми веками. Это лицо казалось знакомым и чужим одновременно: было ли дело в вертикальных зрачках? Что-то из распространенного детского кошмара, в котором ближайший родственник и монстр, живущий под кроватью, оказываются одним существом и вдруг ненароком выдают себя?
