Нерасказанное - Ritter Ka
Гетман снова не смог.
Но Евгению безразлично.
Поздно.
Украина пылает.
Ясновельможность играет в прятки.
******
ПЕРЕГОВОРЫ.
Начало. Наконец-то.
Серое деревянное здание. Внутри холода, лампа качается от сквозняка.
Немецкие офицеры, истощенные, мокрые. Однако документы идеальны.
Немцы уже видели конец империи.
Своей.
Евгений сдержан.
Мельник спокоен.
- Значит, - начинает старший штабист, - нам нужен коридор. Мы уезжаем.
Эвакуация.
Только это.
Больше ничего не интересует.
"Нам все равно, кто у вас гетман."
"Мы хотим домой."
******
ПОЗИЦИЯ ДИРЕКТОРИИ
Евгений говорит:
– Мы не заинтересованы воевать с вами.
Но не можем позволить, чтобы вы стали щитом для гетмана.
Немцы просматриваются.
– Два дня – не больше, – добавляет он.
– Мы отойдем. Вы тоже. Киев без боя.
Ничего не забыл?
Мельник ровно, без эмоций, на чистом немецком:
— Мы воюем не против вас. Просто не за гетмана.
(нем. Мы не воюем против вас. Просто не за гетмана.)
Немцы заметно оживают. Старший офицер откладывает ручку.
— Вы владеете языком лучше, чем некоторые наши капитаны, — говорит он, глядя на Мельника.
Тон почти вежлив.
Это высокая оценка – и сигнал: доверие есть.
Евгений подытоживает.
- Отвод войск на день-два, - говорит Евгений.
– Вы спокойно забираете свои дивизии.
– А мы… продолжаем то, что начали.
В комнате становится холоднее.
Немцы молчат.
Кивают.
– Gut. Согласовано.
Лампа рипить.
Договор почти решен.
******
29 НОЯБРЯ — ПОДПИСАНИЕ СОГЛАШЕНИЯ
Стол под одинокой лампой.
Холодный дым из буржуйки смешивается с ноябрьским туманом. Евгений и Андрей.
Евгений ставит подпись резким движением.
Ручка царапает бумагу.
Немцы жестом показывают Мельнику:
и ты.
Мельник ставит подпись коротко, звонко, как клинок о лед.
Немцы вздыхают
— Мы просто хотим домой…
(Мы просто хотим домой.)
Как признание, как приговор, как капитуляция.
******
ПРЕДИСЛОКАЦИЯ
Васильков – Буча
Стрельцы уходят из-под Киева, но не покидают фронт. Садятся вокруг столицы стальным кольцом.
Васильков
Ясногородка
Буча
Три узла.
Три направления наступления.
Холодный ветер. Грязь по щиколотку, местами по колено. Земля хрупкая, тяжелая.
Истинная гражданская война.
******
ЗАВЕРШЕНИЕ
Евгений останавливается возле Мельника, который что-то пишет в полевой тетради.
- Дальше - Киев, - тихо говорит он.
Мельник запирает тетрадь, поднимает глаза:
– Сделаем.
Евгений думает: "Этот мужчина должен быть генералом."
Темнота.
Скоро будет рассвет.
> МОНОГРАФИЯ. А. Мельник происходил из образованной семьи. Отец Атанас Мельник был общественным деятелем, другом Ивана Франко.
> ПРИМЕЧАНИЕ. Во время второй мировой А. Мельник и П. Скоропадский пересекались.
> ПРИМЕЧАНИЕ 2. История о Мельнике в русском плену (диалог с генералом о Руси и Петре Первом) документально подтверждена. Она популярна в соцсетях, часто распространяется без указания источника.
IV. НИКИТА
29-30.10.1904
Харьков
Саймон 25
Никите 22
ШРОН
Дом край трущоб от вокзала. Крыша просела, окна задернуты старой дерюгой. Изо рта белый пар — мороз в легких. Песок под сапогами хрустел, будто земля сама сжималась от холода.
В доме дух металла и дыма.
Свет пятном.
На столе провода, гвозди, сухари, вода в стекле, засаленные клещи. Никита по локоть в ящике. Гребется.
Руки окоченели от холода.
Однако глаза его темные пылали. Смеялись над какой-то своей мыслью.
Красавец, великан, плечи как у вола и усы идеальной дугой. Симон в его жизни давно. Наверное, из семнадцати. Приросли. Язык общий.
Симон не торопится.
Перебирает бумаги, ножи, патроны.
Движения быстрые, нервные, но точные. Лезвие шорох — и уже в кармане.
Лицо собрано. Дыхание короткое. Пальцы едва заметно дрожат. Не от холода.
Никита, не поднимая головы:
- Ну давай, придурок, хвастались. Я ведь слышал. С кем уже встретился в своей Полтаве?
(Изменяется в голосе)
– Наш Симон встретил доооолюирую!
Тот бросил взгляд, резкий:
— Сжались, козел, я тебя прошу. Это задача. Николай дал. Жил у одного дома. в Киеве. Он сейчас в Питере.
Никита глянул боком, криво усмехнулся:
- А что за один? Как он …тойво?
(Никита заговорщически мигает одним глазом).
Симон вернулся полностью:
– Не лезь. Не твое дело.
Никита прыснул:
— Вижу я тебя, придурка. Из ушей сахар течет. Глаза как у кошки. Весной.
Симон буркнул:
– Я сейчас уйду.
Никита смеется тихо:
— Как его?
Пауза.
Симон тихо, резко:
— Максим.
Никита поднял бровь:
— А чего… Николай молодец… Мне так оружие возить, жизнью рисковать… а этому… в Киеве в шикарном доме… совокупляться…
Симон вспыхнул:
— ТИХО будь, козел.
Дело сделаем – будешь пасть разевать.
Никита прищурился, доволен тем, что уколол:
– Да иди ты. Ну хоть я тебя переключу… Ходишь как заведенный дурак.
Симон отворачивается, сует чем в карман:
– Собирайся. Почесаться надо. Не успеем, будем год ждать.
Никита кивает:
– Да нет. На этот раз точно. Сегодня эти двое не выйдут из смены.
Симон коротко:
— Хватит.
Никита сверкнул глазами — с той же нечеловеческой уверенностью:
– Ушли.
******
РАСПЛАТА
Ночь сжималась, как удавка.
Переулок узкий, скользкий, песок под ногами. Фонари в желтом угаре. Воздух мертв.
Два жандарма выходили из службы — тяжелые, самоуверенные. Обладатели жизни.
Или хотя бы Харьков.
Громко смеялись.
Слишком громко.
Тени подкрались сзади.
Толчок.
Глухой удар.
Второй.
Шуршание шинели по песку.
Глухое "о-о", как всхлип.
Затем задушенное, рваное дыхание.
Металл по ребрам.
Еще один вскрик – короткий, как подрезанное слово.
И тишина.
Абсолютная, как когда падает снег.
Тела лежали внизу.
Одна голова повернута в сторону, в глазах — пустота, которая вдруг все поняла.
Слишком поздно.
Никита стоял над ними.
Дрожал всем телом. Старое воспоминание душило внутренности.
Он еще школьник был.
Насилие. Их двое.
Лечилось долго.
Ни сесть, ни стать. Боялся есть.
Убегал, когда звали на обед.
Даже мать что-то заподозрили.
Это было самое ужасное.
Сжал кулак. Отдыхался.
Симон рядом. Страшно ровный.
Никаких эмоций.
Как кто выключил.
Лицо темное. Без ничего.
Он наклонился, вытер лезвие о шинель одного из трупов.
Поднял глаза:
– И что… теперь вторая часть.
Никита взглянул на него. В голосе заклокотала тихая, почти братская ярость:
— Придурок… ты не испугался даже… а ведь они при оружии. Были.
И тебе… тебе плевать?
Симон поднял на него взгляд.
Спокойный, как крица:
— Такого не прощают, Никита.
Ты ведь был мал, и эти два с властью. А за себя я не боюсь.
Пауза.
Никита стиснул зубы, хотел что-то выкинуть из себя, но не получилось.
Проглотил.
Симон опустил нож в карман и добавил тихо, ровно:
– Я с тобой. Теперь дальше.
******
ПУШКИН
Театральный сквер
Шли долго темными кишками осеннего города. Земля мерзла.
Холод к костям.
Сквер.
Постамент.
Новенький истукан. С мая. Полгода уже.
Фонари мелькали.
Площадь почти пуста.
Скользко.
Глухо.
Ветер тянул пыль по мостовой, как кусок рваного полотна.
Памятник великому русскому поэту открывали с спесью.
Смотрите, малороссы.
Трепетите от имперского величия.
Слобожанщина – исконно русская земля.
Проект памятника Шевченко тихо срезали.
Денег "не нашлось".
Но прежде всего желание. Местная община не убедила власть.
Никита фыркнул, скользя пальцем по ремешку на запястье:
— При Пушкине дадут меньше, чем за двойное убийство.
Еще и Николай простится. Коньяк попрошу.
Симон не ответил.
Смотрел на темную башню постамента, словно что-то взвешивал.
В глазах мелькнула короткая тень.
Пушкин.
И это слово. Мазепинец. Авторство великого русского поэта.
За "мазепинство" три года назад его выгнали из семинарии.
Волчий билет. Чтобы не дай Бог ни один университет его не принял.
Судьба.
Ветер хлопнул по щекам.
Где-то за углом кто-то громко выругался.
Симон коротко кивнул Никите.
Они ведь имели при себе.
Все произошло быстро, почти бесшумно.
Как в воде.
Момент после.
Желтый свет.
Как удар молнии в миниатюре.
Грохот, срывающий ночь.
Сыплется штукатурка из соседних домов, кусок лепнины бьет о камни.
Глухое эхо расходится по углам.
Обломки стекла хлопают, как крылья ночной птицы.
Угол постамента сколол.
Черная трещина поползла вниз, как ломаное ребро.
Слышны крики.
- Пожар!
– Взрыв!
- Стоило того!
Никита как
