Нерасказанное - Ritter Ka
Медленно. Четко.
Петля. Движение. фиксация.
Отпускает.
И снова. Теперь другую руку.
Весь в себе.
******
Заказали чай. Металлические подстаканники, тонкие бумажные салфетки с пухлыми голозадыми янгеликами. Кусочки лимона на фарфоре.
Максим откинулся, выдохнул:
- Главное, живой. Я его вытащил. Как бы там ни было. При нем гетман Андрея Вязлова посадил. Он был министром юстиции. Сел за Симоном.
Оля сопела в пледе.
За эти месяцы она научилась: когда Максим говорит "как бы то ни было", это значит: "я обманул смерть".
Еще глоток чая. Кот дремлет у Максима на коленях, ремешок то и дело скользит.
Максим хлещет, улыбается:
– Знаешь, Ольца… Ты только послушай. Я же, как министр труда, пригласил в тюрьму к Симону третьим к нам с Андреем… кого ты думала?
Винниченко! Лидер оппозиции. Ну, формально. Знаю, как ты его любишь.
Оля приподняла бровь.
– И этот… – Максим театрально показал рожки – лидер – говорит мне:
"А на каком основании, господин министр?"
Затем: "А вы не сошли с ума?"
Представь, Ольца. Топает на меня ногой.
Упражняет свои идеальные волосы. Кипит.
"Он мне кто?"
И главное, Ольцу, выдает:
“Довожу до вашего сведения, уважаемый дипломат: между нами ничего не было, нет и не будет”. Так растягивает. Еще писателем зовется. А слова выкручивает.
Максим проглотил лимон. Скривился.
Оля окаменела.
Максим продолжал, смакуя абсурдность:
- Mon Dieu... quel pathos, quelle intonation! (фр. Такой пафос, такая интонация!) И такие глупые ударения. Я едва хохот сдержал. Представляешь? Подарю словарь. Великому писателю.
Оля не улыбнулась.
Замерла
Руки съехали с пледа.
Это же симоновая фраза.
Его ритм.
Его ударения. В устах у Володи.
Ничего не было, нет и не будет.
Эта интонация.
Десять лет это слышала.
Из проклятой москвы.
Пусть вы оба сдохнете, блядь.
(поль. А чтобы вы, курва, сдохли оба.)
Что-то резко оборвалось в сердце.
Упал, как порванная проволока.
Скелет света треснул.
Они это повторяют друг о друге.
Они проживают вместе.
Связь.
Ни время, ни война, ни тюрьма не разорвали.
Ложь. Не просто крепкая.
Такая, что Симон сам поверил.
Но правда жила поглубже.
Чего он не сказал?
Она же и так его принимала со всем этим хламом.
Походеньки.
Но ведь.
Оля побледнела.
Потянулась к сахарнице. Пересыпала ложку на стол.
Максим заметил.
- Ольца... ты что?.. - он отдернул руку от ремешка и пересел поближе.
Марек мягчился между ними, словно ловил напряжение.
Она молчала.
Максим стиха:
– Прости. Прости меня. Какой я идиот… я ведь знал…
Я не согласился.
Склонил голову, лбом коснувшись ее плеча.
Пальцы вонзились в ремешок так, что кости побелели.
Оля прошептала:
– Я была слепа.
— Может…? — тихо предложил Максим, доставая из кармана маленькую пилюлю.
– Нет. Не нужно.
Поезд качнулся, ударил колесами о стрелку.
******
Чехия.
Платформа. Волнение в воздухе.
Дверь вагона отворилась, и в них стояла Леся. С бонной.
Подпрыгнула, закричала:
— Táta Maxim přijel! (чесь. тато Максим приїхав)!
Олю словно ударило током.
Застрявший.
Максим сразу поднял руки:
- Крестный папа. Они так ее научили. Ольце, не пугайся.
Но было поздно.
Ребенок смотрел на него так, как смотрит на второго отца.
Леся тем временем выхватила из рук Оли Марека:
— Это же отец котик!
Марек! Он будет со мной?
А Тинек? A kiedy bedzie Tinek? (поль. Тинек [папа] когда будет?)
И побежала с ним по длинному коридору станции, гувернантка едва догоняла.
******
Достались городки, Максим поставил чемоданы, осмотрел комнату, проверил окна, воду, двери.
Потом взял ее за руку:
– Je dois partir. Rejoindre ma femme… elle est très malade…(фр. Должен ехать. К жене…больная совсем)… и обратно.
В Киев.
Симон буде regnum novum.
(лат.новая власть)
Оля кивнула.
Сил не было.
Максим обнял Лесю, сжал руку Ели. Ушел.
Стало тихо.
Леся гладила Марека.
Кот прижался к малышке, грел ее, как когда-то Симона.
Оля притихла, уставшая, как столетняя.
Ребенок и кот.
Две половины ее мужа.
Ее самого близкого человека.
Одно – кровь. Второе – тень.
И она. Пустая.
С ними на ночь.
С его фамилией.
На чужбине.
Жива.
С сердцем, которое перестало быть целым.
III. АНДРИЙ
Окрестности Киева.
Конец ноября 1918
Грязь тянулась, словно кто-то умышленно размазывал чернила под ногами. Земля дышала холодом: мокрые тучи висели низко, снег не падал — зависал, словно не мог решить, стоит ли прикасаться к этой земле.
Надо договариваться с фрицами. Директория против всех не выступит.
Симон отправил.
К немцам бывших австрийских подданных. Стрельцов.
Евгений впереди. Как узел. Холоден. Рядом Андрей Мельник. Высокий, русый, вытянутый в линию. Осанка. Голос. Породы. Уверенность.
Куда становился – туда же перемещался центр тяжести сцены.
Первые: сопровождение в штаб.
Немцы.
Встречают делегацию.
Вид на Коновальца. Его знают. Россияне прославили после Мотовиловки. А потом слева – на Мельника. Кто такой?
Евгений представляет:
– Сотник Андрей Мельник. Ветеран. Герой австрийской армии. Был на Маковке. Пленник под Лысоней.
Немцы приподнимают брови: Лысоня звучит как "мясорубка".
Евгений улыбается в усы. Конечно. Их любимая история. О русском генерале. Слушайте!
- 1916-й, русский плен. Андрей, имея 25 лет, со связанными руками, без оружия, имел честь объяснить вражескому генералу, откуда происходит название "Русь". И что Украина не их россия.
Кто-то из немцев фыркнул смехом, но замолчал, когда Мельник вмешался.
— Генерал говорил: "никакой Украины никогда не было и никогда не будет". А я объяснил, что "Русь" - это название нашей земли, а не их государства. Петр Первый украденное присвоил. Генерал позвал адъютанта и говорит: "Вот видишь, Петя, их офицер знает больше нашего генерала".
Тишина упала. Немцы переглянулись.
«Не второй. Мой собственный».
(нем. не второй. отдельная единица.)
Сопровождение в штаб было поражено.
Авто.
Дверца – клац.
Столица ждет.
******
Ловушка
Как только ступили на булыжную мостовую — из тумана выскочила жандармерия. Российские. Белая гвардия. Опора гетмана.
— По приказу генерал-губернатора Долгорукова! — крик.
Металлический хлопок.
Евгения и других обступили, как банду рекрутов.
Мельник полшага вперед.
Евгений головой: нет.
Никакого сопротивления.
******
НЕТЦЫ.
Майор генштаба Ярош (немец, чешская фамилия) не здоровался — просто орал на жандармов на немецком. Злость могла бы перебить пушку.
Отпустите делегацию.
Немедленно!
Немцы договоренностей не нарушают!
Или россияне этого не понимают?
Жандармы отступили.
Делегацию вывели.
Ярош подошел к Евгению.
– Гетман хочет видеть вас.
Не напрямую.
Из-за своих.
Назвал имена: Галип. Полтавец-Остряница.
Предупреждал о мине под ногами.
Андрей к Евгению: стоит ли?
Евгений кивнул.
Надо знать, что задумали москали.
******
ГЕТМАНЦЫ
К Дорошенко
Закрытое авто. Окна матовые, в слезах. Мотор хрипит.
Мельника не взяли – только Евгения.
"Вы нам не нужны оба".
Авто скользило грязью через темные улицы в квартиру Петра Дорошенко.
Тот встретил Евгения не гревшей улыбкой.
Говорил от Скоропадского:
– Гетман не сердится на стрелков. Его ясновельможность готовы дать вам свободный путь в Галицию. Поездом. Когда угодно.
Это прозвучало как:
"Волейте в свою Галицию! Вы здесь чужие. Не трогайте Киев".
Евгений слушал молча. Ничего нового.
Гетман как он есть.
Лицо держать Евгению становилось все труднее.
– Передайте его высоки. Или как он себя называет? Не только линия Фастов-Проскуров, - сказал Евгений тихо, ровно.
– Вся Украина уже в наших руках.
Дорошенко вздрогнул, но Евгений продолжил:
— Первым условием любых переговоров является отзыв соединения с россиянами.
Евгений не изменился ни в громкости. Нет в тоне. Воздух резко загустел.
Дорошенко сник.
Молчал.
Правда, вышла наружу. Без слов.
Гетман.
Не решает.
Ничего.
Власть уже у россиян. У царских аристократов. Долгоруков, Келер, Кирпичев.
Скоропадский – пустая скорлупа.
Евгений увидел: распад власти начался.
Через 2 года Гетман в воспоминаниях напишет:
“Ко мне приехал представитель заговорщиков.
Коновалец. Хотел видеть меня.
Я был сильно занят.
Принять не
