Нерасказанное - Ritter Ka
Маска покоя удержалась.
Не сползла. Симон, ты молодец.
II. ОЛЯ
– Как там он, Володя? — бросил Харлампиевич, словно мимоходом, но в голосе звучало напряжение.
Симон спокойно ответил:
- Во Львове. Работает.
В комнату вошла девочка. Собачка сорвалась и мелькнула к двери.
Тонкая, как ивовая лозинка, с узкими плечами и почти невидимой грудью под светлым платьем. Белокурые волосы спадали на худые плечи. Выглядела на лет четырнадцать.
– Это моя Оля, – с гордостью сказал Харлампиевич.
Она молча села ему на колени, как к отцу. Он машинально гладил ее волосы.
Симон внимательно следил. Его взгляд скользнул по тонким чертам девочки, по узким бедрам, почти не обрисовывающим платье.
Ребенок. Беззащитное.
Обреченное.
Киев. Столица. Меценат.
И то же самое.
– Кто она вам? – спросил он наконец, сдерживая голос.
- Племянница моей жены, - хозяйски объяснил Харлампиевич. Отхлебнул.
– Сиротка. Взяли на воспитание. Спасли ребенка.
Симон ничего не ответил. Внимательнее пригляделся. Хозяин даже не маскировался.
- Это нормально, - добавил Харлампиевич, перехватив его взгляд. – Не мальчик же.
Он отхлебнул кофе:
– Она сама мне призналась в любви. Два года тому назад.
Симон опустил взгляд на свою свободную руку в черной перчатке. Вспомнилась лорнетка и то, что было в ложе.
Они пили кофе в молчании.
Но Харлампиевич грыз волнение:
– Володя… Он так сильно страдает?
– Страдает, – сказал Симон тихо. – Невероятно.
И внутри усмехнулся.
Мог бы многое рассказать о причинах и проявлениях этих страданий. А главное, кто причина этих адских мучений гения.
- Говорят, - Харлампиевич наклонился поближе, притих, - что он спит со всеми, кого захочет?
Девочка на коленях Харлампиевича дернулась. Спрыгнула и вышла. Было видно несколько расстегнутых крючков на спинке.
Симон это заметил.
Все понял.
Но.
Свое поближе.
Должность
Всю его жизнь.
Он так долго шел к этому.
Володя… всех, кого хочет?
Едва сдержал внутренний смех:
– Ложь!
– Бедный мой мальчик! — взволновался Харлампиевич. Вдруг по лицу прошла тень.
– О Боже. Неужели. Это страшная болезнь. Он же за каждой. За каждой.
Симон едва держался.
Покачал головой.
Не в инфекции беда гения.
Мило улыбнулся.
Володя если бы сам знал, отчего его жопа страдает.
— Я дам ему еще денег, только чтобы не писал по-русски, — мрачно сказал Харлампиевич.
– Он готовит первую пьесу, – добавил Симон.
- О страстях? - обнадежился Харлампиевич.
— О социализме и классовой борьбе, — мягко ответил Симон.
Володя-Володя. Настоящее тот сам себе боится озвучить.
На прощание Харлампиевич взял Симона за руку:
– Я тебе доверяю. Ты с ним одного возраста. Будто дружите. Хочу знать, что у него все хорошо.
Симон кивнул.
Можете не сомневаться. Володиные яйца в этих руках. Под контролем.
Оля сидела за дверью комнаты. И сразу после выхода Симона, зашла к хозяину.
III. ВЫЙТИ
Симон покинул имение.
Получил то, к чему стремился.
Почти пять лет.
Киев вокруг него был тепл и сыр после дождя. Тянуло прошлогодними листьями и подгнившими каштанами.
Должность в кармане.
Ты это сделал.
Всё, как ты хотел.
Но почему тогда болит.
Роскошь. Золото.
Экипажи. Фарфор. Дорогой кофе. Расстегнутые крючки. Мятое детское платье.
Дорога выворачивала в старый угол Паньковщины, а дальше повторяла ход реки.
Ямский.
Квартал красных фонарей.
Сейчас отпразднует.
Будет иметь, кого пожелает.
А не кого нужно.
Деньги есть.
Но сегодня что-то случилось.
Как ты теперь?
Будешь отворачиваться?
Здесь много таких, как Оля: тонких веточек. Даже еще до первой крови.
Не притворяйся.
Ты всегда это знал.
Делал вид, что тебя это не беспокоит.
А теперь что.
Как сейчас?
Протер глаза?
Его начало накрывать.
Движение хозяйственной руки с блестящим кольцом по детским волосам.
Ладонь между телом и тканью.
Крючки.
Взъерошенные пряди.
Тонкие нежные пальчики.
Прозрачные запястья.
Острые ключицы.
Боже.
Его начало тошнить.
Вдруг.
Между двумя домами проступил силуэт церкви.
Благовещенская.
Скромная, простая, серая, как запыленная дорога. И в то же время не случайна.
Симон не знал, что здесь есть храм.
Вошел.
Стоял в самом углу под самым притолоченным куполом.
Людей почти не было. Прислуга расставляла свечи. Ладан висел в воздухе, спокоен и густ, как сны замученных детей.
Симон не молился. Просто я стоял. С руками в карманах, невозмутимый на вид.
Глаза его поначалу увлажнились. Затем, от долгого стояния и внутреннего сопротивления, высохли. Они стали такими же серыми, как стены этой скромной церкви.
Стоял.
А потом, когда не осталось в нем ничего, кроме тяжелого холода, вышел на ночной Киев.
Ты будешь жить с этим выбором, Симон.
Всегда.
До смерти.
> ПРИМЕЧАНИЕ. Вот некоторые сотрудники газеты "Рада": Сергей Ефремов, Александр Олесь, Дмитрий Дорошенко, Вячеслав Липинский, Василий Королев-Старый, Людмила Старицкая-Черняховская.
Корреспонденты:
М. Грушевский,
И.Франко,
В. Доманицкий,
М. Вороной,
О. Олесь,
Владимир Винниченко
И еще более 50 имен.
Газета была убыточна. Все финансы покрывал Чикаленко из собственного кармана.
## #8. Халамидник
Киев. 1906 г., июль
(Володя)
I. СЪЕЗД ПАРТИИ
Киевская жара. Раскаленная брусчатка. Воздух стоит, как залитый патокой. Дышать тяжело, будто втягиваешь топленое молоко. Пыль между зубов. Шея приет. Брюки липнут к жопе. Выпил уже два литра зельтерского. Ни к чему.
Даже голуби сидят, растопырив крылья, как наказанные.
Сегодня съезд нашей партии. Говорят, исторический. Как всегда в нашем кругу: самовлюбленно врут.
Идиотизм.
Бубнение. И сование.
УСДРП - Украинская социал-демократическая рабочая партия. Была РУП, прибили новую табличку.
В декабре прошлого года переименовались. Название как у москалей. Рсдрп. Даже планировали к ленину в примы.
Одна беда.
Великороссы не хотели с нами. Потому что, по их мнению, нас не существовало.
А так. Все то же самое.
Те же усы.
Те же задницы на протертых стульях.
Тряпки-транспаранты с белой краской - "Единство". "Обновление". "Кадровая политика". Беспредметно, но что-то должно висеть.
Под потолком гудят мухи.
Сегодня голосуем за главного в "Свободной Украине". Редактор партийного издания. Публикуется в Питере.
Столица. Там меньше смотрят за украинской буквой. Жандарм не филолог. Можно пролезть.
Выберут меня.
Я уверен.
Хорошо выгляжу.
Костюм. Галстук.
Я лучше всех в этом зале. Пишу.
Меня признали в Украине.
Да. И не только.
В России тоже известен. Могу и их писать, как надо. Уже несколько произведений это так написал. По-русски. А потом сам на нашу перевел.
Я умею выступать. Говорить лозунги. Я писатель. Чтобы вы знали, Франко уже обо мне написал. И Леся. Тоже. А мне 26. Так.
II. МОЕ ВЫСТУПЛЕНИЕ
Духота. Даже мутить начинает. Вспомнил сегодняшнее утро. Соседка. Великолепная. Стонала как бешеная.
Под сиськами все мокрое. Знаю, потому что лез доставал.
Панталоны не снимала. Раздвинула. Торопилась очень. Осматривалась.
Муж должен был вернуться.
Зачем они женятся?
Жить вместе — какая выгода. Без того проще.
Потолок в зале высокий, но как вогнутый. Воздух не двигается. Пахнет потом, застоявшимся пылью и бессодержательными бумагами.
Я сижу, слушаю выступления, смотрю на часы, перебираю папиросу.
Где-то в затылке ударило.
Саймон.
Я обернулся.
Через несколько кресел.
Снова волосы прядями. Немного сгорбленный, лицо в тени. Церковная мышь.
Его пальцы, те самые, точные, медленные, держали цепочку на запястье.
С откидным ножом. Для фруктов.
Он проводил пальцем по лезвию. Медленно. Мягко.
Играл.
Бережливый.
Нажимал так, что должна была выступить кровь. Но нет. Вовремя ослаблял давление.
Здесь:
"Товарищ Винниченко! Владимир Кириллович!"
Я должен был встать. Текст заучил. Прокручивал все утро.
Клатц.
Он сомкнул ножик. Едва слышно. Но я услышал.
Мгновенно. Стерлось.
Я потерял.
Слово.
Интонация.
Все.
Остался звук.
И пальцы.
Клатц.
И движение по лезвию.
Клатц.
Я попался.
Зал встретил меня аплодисментами. Ждали слово. Знали, что я умею.
И здесь смех.
Чистый. Ясный. С делегатских рядов. Он переместился. Включил режим актера, сволочь.
Саймон.
Насмехается, откинувшись
